Самому достигнуть совершенства человеку невозможно

Для человека, желающего быть христианином, одно из самых сложных мест Евангелия – это Нагорная проповедь.

Если считать ее образцом – лекалом святости, то спастись невозможно. Тот уровень, который задает в ней Христос, попросту недостижим.

«Будьте совершенны, как совершен Отец ваш Небесный», — говорит Он. Но как возможно стать подобным Богу? Никогда не впадать в гнев и не говорить резких и обидных слов? Не только не блудить, но даже не смотреть и не думать ни о ком с вожделением? Не противиться злу? С радостью отдавать свое тому, кто хочет его у тебя отнять? Любить своих врагов? В молитве призывать благие дары Божии на тех, кто тебя преследует и желает уничтожить? Прощать зло? Не судить? Не обращать внимания на чужие проступки? Скрывать свои добрые дела? Никогда не просить у Бога больше того, что тебе нужно на один сегодняшний день? Ни о чем не заботиться? Идти самым трудным путем, не облегчая себе жизнь?

Христос требует от нас совершенства и одновременно предупреждает о невозможности его достигнуть. «Среди рожденных женами нет человека больше Иоанна Крестителя, но малейший в Царстве Небесном больше его».

Если Царство Небесное достигается только через исполнение заповедей, данных в Нагорной проповеди, то я погиб.

Но и считать их необязательными к исполнению или как-то смягчать заданный в них стандарт, нет никаких оснований.

Говоря о разводе, деньгах и любых других нравственных проблемах, отвечая богатому юноше, рассказывая притчи (о светильниках, талантах, зернах или о добром самарянине) Иисус ни разу не умаляет Божий идеал. Не смягчает Своих требований. Не опускает планку пониже.

Он даже еще более ужесточает Моисеев закон, делая его невозможным для исполнения. Ни апостол Павел, ни Серафим Саровский, ни один святой или праведник на земле не смогли исполнить эти заповеди в полной мере, достигнуть совершенства.

«Помолитесь обо мне, братья, ибо я погиб», — часто говорят святые в рассказах из патериков. Мы принимаем их слова, как некоторое кокетство или преувеличение. Но это так и есть. Если воспринимать Нагорную проповедь, как закон.

Именно так воспринимал ее, к примеру, Лев Толстой. Он сводил христианство к данному в ней моральному учению.

В то же время он был не только теоретик, но и практик. Задолго до появления странных богословских теорий, еще в юности, он пытается создать из себя идеального в моральном смысле человека.

Его дневники (особенно, ранние) переполнены всевозможными правилами, которые должны вылепить из него идеального человека, сделать его жизнь чистой и праведной: правила для развития воли телесной, разумной, чувственной («Ищи в других людях всегда хорошую сторону, а не дурную», «Всегда говори правду», «Отдаляйся от женщин», «Убивай трудами свои похоти»); для развития чувства любви и уничтожения самолюбия («Каждого ближнего люби так же, как и самого себя, но двух ближних люби более, нежели себя») и тому подобные.

Он упорно борется со своими слабостями, страстями и грехами. И постоянно проигрывает. Кается. Создает новые правила. Нарушает их и снова кается. Он ведет свои дневники 63 года, и мы видим, что ему так и не удается достигнуть ни совершенства, ни моральной чистоты.

Вам кажется, это происходит из-за его богословский заблуждений? Возможно. Но есть еще один человек, современник Толстого, признанный церковью святым. Он также вел дневники всю свою жизнь и до самой смерти каялся во вспышках гнева, злобе, жадности и других мелких и крупных проявлениях своей страстной натуры. Это Иоанн Кронштадтский.

Что же при этом позволило ему стать святым? И чего не хватило Толстому?

«А когда умножился грех, стала преизобиловать благодать», — говорит апостол Павел. Вне закона нет и греха. Вне представления об идеале, не может быть и стремления ему соответствовать. А вне этого желания не может проявиться в своей полноте и исцеляющая благодать Божия.

Есть только одна возможность преодолеть разрыв между Евангельским идеалом и удручающей реальностью нашего духовного состояния: признать, что мы не соответствуем этому идеалу и не сможем ему соответствовать.

Как алкоголик, желающий излечиться, должен признать, что проиграл борьбу и неспособен бороться, так и наше освобождение от греха начинается с признания: эти заповеди нам не по силам. Мы никогда не сумеем исполнить даже часть из них, не говоря обо всех.

И в этой точке, где я признаю, что борьба проиграна, решающее значение имеет — что именно меня подтолкнуло признать эту реальность: мои собственные представления об идеале (голая умственная схема, набор правил), как это было у Толстого, или созерцание живого Божественного Идеала. Потому что праведность Божия осуждает нас в силу Своего совершенства. Но она же нас и спасает силой Своей любви.

«Итак, нет ныне никакого осуждения тем, которые принадлежат Христу Иисусу» (Рим. 8:1).

Нагорная проповедь – это не только образец абсолютного Закона, но и образ абсолютной Благодати. И именно этого не видел и не понимал Толстой, и всем сердцем, и всей душой чувствовал Иоанн Кронштадтский.

Почему мы должны любить своих врагов? Потому что наш милосердный Отец повелевает солнцу Своему всходить над злыми и добрыми. Почему мы должны жить без тревоги и страха, ни о чем не заботясь? Потому что Бог, Который одевает лилии и полевую траву, пообещал заботиться и о нас. Зачем нам пренебрегать земными богатствами и собирать на небесах сокровища добрых дел, потому что там нас ждет любящий нас Отец. Зачем нам обращаться к Нему с молитвой? Если земной отец дает своему сыну хлеб или рыбу, то Отец небесный тем более даст благие дары тем, кто просит у Него. Зачем нам стремиться быть совершенными? Потому что наш небесный Отец совершенен не только в законе, но и в благодати, не только в морали, но и в любви.

Мы не можем не плакать, увидев себя перед лицом этого Божественного идеала: но это — та печаль от разочарования в себе, которая превращается в радость встречи с Богом.

Вне созерцания (или хотя бы осознания) любви Божией любые моральные правила и законы способны только уничтожить человека, а не спасти.

Попытки, живя по Закону, достигнуть совершенства, не принесли Толстому ни мира, ни покоя. Он прятал ружья и веревки, опасаясь покончить собой. Измучил родных своими депрессиями и вспышками гнева. Пытался сбежать не только от них, но и от самого себя.

Там, где христианин мог бы получить утешение, признав свою слабость и обратившись за помощью к Богу, Толстой пережил полную духовную катастрофу. Он верил в закон, но не знал благодати.

А между тем ригоризм Нагорных заповедей Сам Иисус соединяет с абсолютной и всеобъемлющей благодатью. Он прощает Марию Магдалину и отрекшегося от Него Петра. Он обещает блаженство разбойнику и исцеляет дочь язычницы. Он делает Своего гонителя Савла одним из столпов Церкви. Он распространяет Свою любовь даже на палачей, прибивающих Его ко Кресту: «Отче, прости им, ибо не знают они, что делают».

Ту же Нагорную проповедь Он начинает со слов утешения: нищие унаследуют Царство, плачущие утешатся, алчущие и жаждущие правды насытятся, милостивые будут помилованы, чистые сердцем увидят Бога.

Благодать приходит в момент отчаяния. Когда нам некуда и не к кому больше идти. Когда мы растоптаны и пережили духовную катастрофу. Когда мы понимаем, что дошли до точки и ничем не отличаемся от тех, к кому, возможно, когда-то относились с пренебрежением.

Ведь пред Богом мы все стоим на одном уровне. Гневался ты или убивал, молча вожделел или реально прелюбодействовал, — нет разницы ни с точки зрения Божественного Абсолюта, ни с точки зрения Благодати.

Для Абсолюта несовершенен и убийца, и гневливый человек. А Благодать милосердна и к тому, и к другому.

С точки зрения Абсолюта каждый из нас погиб. Для милосердия же нет предела (лишь бы человек осознал, что нуждается в милосердии и благодати). «Кто же может спастись? – Для людей это невозможно, но для Бога возможно всё».

о. Иоанн Бурдин

Источник

Find more like this: АНАЛИТИКА