Запущен экскурсионный маршрут «Клин глазами Варлама Шаламова», который будет проходить по улицам и кварталам, формировавшим центр города в 1950-х годах, сообщили в пресс-службе администрации Клинского района.
«Мы открываем экскурсионный маршрут, посвященный автору всемирно знаменитых «Колымских рассказов», который проживал на территории нашего Клинского района в период с 1953 по 1956 годы», — приводятся в сообщении слова глава Клинского района Алены Сокольской.
В.Шаламову, отсидевшему 15 лет в ГУЛАГе, запрещено было жить в Москве, и будущий литератор переехал в поселок Туркмен (ныне городское поселение Решетниково Клинского района). Здесь же он начал писать первые из своих «Колымских рассказов», отмечается в пресс-релизе.
В администрации добавили, что создание новых туристических маршрутов и популяризация творчества великих россиян, чьи судьбы были связаны с Клинским районом, входят в целевую программу развития туризма в Клинском районе.
У каждого читателя — свой Шаламов. Способность открыть для себя Шаламова, зависит от двух вещей: общего культурного багажа и внутренней способности впускать в себя чужую боль. Потому – нет писателя – Шаламова, одинакового для всех. Скажи мне, что ты увидел в Шаламове, и я тебе скажу, кто ты.
Говорят, мы мелко пашем,
Оступаясь и скользя.
На природной почве нашей
Глубже и пахать нельзя.
Мы ведь пашем на погосте,
Разрыхляем верхний слой.
Мы задеть боимся кости,
Чуть прикрытые землей.
«Я пишу о лагере не больше, чем Экзюпери о небе или Мелвилл о море. Мои рассказы — это, в сущности, советы человеку, как держать себя в толпе… Не только левее левых, но и подлиннее подлинных. Чтобы кровь была настоящей, безымянной», — отмечает Шаламов в записных книжках.
Меня застрелят на границе,
Границе совести моей,
И кровь моя зальет страницы,
Что так тревожили друзей.
Когда теряется дорога
Среди щетинящихся гор,
Друзья прощают слишком много,
Выносят мягкий приговор.
Но есть посты сторожевые
На службе собственной мечты,
Они следят сквозь вековые
Ущербы, боли и тщеты.
Когда в смятенье малодушном
Я к страшной зоне подойду,
Они прицелятся послушно,
Пока у них я на виду.
Когда войду в такую зону
Уж не моей – чужой страны,
Они поступят по закону,
Закону нашей стороны.
И чтоб короче были муки,
Чтоб умереть наверняка,
Я отдан в собственные руки,
Как в руки лучшего стрелка.
Говорить о прозе Варлама Шаламова — значит говорить о художественном и философском смысле небытия. О смерти как о композиционной основе произведения. Об эстетике распада, разложения, разъятия… Казалось бы, что нового: и прежде, до Шаламова, смерть, её угроза, ожидание и приближение часто бывали главной двигательной силой сюжета, а сам факт смерти служил развязкой… Но в «Колымских рассказах» — иначе. Никаких угроз, никакого ожидания! Здесь смерть, небытие и есть тот художественный мир, в котором привычно разворачивается сюжет. Факт же смерти предшествует началу сюжета. Грань между жизнью и смертью навсегда пройдена персонажами ещё до того момента, когда мы раскрыли книгу и, раскрыв, тем самым запустили часы, отсчитывающие художественное время. Самоё художественное время здесь — время небытия, и эта особенность едва ли не главная в писательской манере Шаламова…
Но тут сразу усомнимся: вправе ли мы разбираться именно в художественной манере писателя, чьи сочинения читаются ныне прежде всего как исторический документ? Нет ли в этом кощунственного равнодушия к реальным судьбам реальных людей? А о реальности судеб и ситуаций, о документальной подоплёке «Колымских рассказов» Шаламов говорил неоднократно. Да и не сказал бы — документальная основа и так очевидна.
Так не надо ли прежде всего напомнить о страданиях узников сталинских лагерей, о преступлениях палачей, иные из них ещё, поди, живы, — и жертвы взывают к отмщенью… Мы же к шаламовским текстам — с анализом, собираемся толковать о творческой манере, о художественных открытиях. И, скажем сразу, не только об открытиях, но и о некоторых эстетических и нравственных проблемах литературы… Именно на этом, шаламовском, лагерном, ещё кровоточащем материале — имеем ли право? Можно ли анализировать братскую могилу?
Лев Тимофеев, философ, писатель
Смотрите также:
Тюремная одиссея русского дворянина. О книге Олега Волкова «Погружение во тьму»
«Я живу, чтобы свидетельствовать». Олег Волков: восхождение к свету
За право жить не по указке духовного хама
«Я знаю — Россия с Богом, хотя и спиной к Нему». Памяти Леонида Бородина…
Find more like this: НОВОСТИ
