Разговор с Евгенией Смольяниновой.
21 мая в Большом зале Саратовской консерватории имени Л.В. Собинова состоялся концерт Евгении Смольяниновой. Выступление было разделено на два отделения, во втором вместе с известной певицей выступил Архиерейский хор Саратовской епархии под управлением Александра Занорина. После концерта корреспондент портала «Православие и современность» Иван Пырков пообщался с Евгенией Валерьевной.
«Ехал из ярмарки ухарь-купец,//Ухарь-купец, удалой молодец.//Заехал в деревню коней напоить,//Задумал гульбою народ удивить…» В фильме «Жизнь Клима Самгина» эта сцена особенная: за окнами городского флигеля мелькает полушалок метели, слышно, как тревожно постреливают в печи поленья, и собравшиеся сведенные судьбой в замкнутом пространстве исторического круга люди слушают — каждый со своей личной историей наедине — русскую песню. Наплывающую неровными волнами, то в жар, то в полымя готовую бросить, то восклицающую, то вопрошающую. Она звучит все отчаяннее и прекраснее; и боль в ней, и жалость — вместе. И предчувствие. И предзнание. И кручина февральская, и серебряный колокольчик далекой весны…
В последние дни мая мне посчастливилось поговорить с Евгенией Смольяниновой, голосом которой поет народный самородок Дуняша Стрешнева в той самой сцене. И первый же вопрос — про ухаря-купца, конечно.
— Да, «Ехал из ярмарки…». Спасибо, что вспомнили фильм «Жизнь Клима Самгина». И главное — режиссера Виктора Титова. Виктор Абросимович был удивительным, удивительно талантливым. Мне ведь совсем немного лет было, когда он пригласил меня поработать в картине. Так что Титов шел на творческий риск. Но как он умел деликатно советовать, поощрять, вдохновлять, что для молодого актера — в помощь. Он вел за собой, увлекал. Терпеливо объяснял, как нужно спеть, что нужно донести до слуха зрителя. Стремился отдавать, а не брать. Себя самого раздаривал… Именно такие режиссеры способны делать актеров. Да и вообще проникаться атмосферой созидания, чувствовать радость творчества. Слово «лад» — об уникальной натуре Виктора Титова, человека с открытым сердцем. И фильмы его — какие выверенные, прочувствованные. Они одухотворены талантом. В «Климе Самгине» — ни одного пустого кадра, ни одного лишнего или случайного звука, потому что создавали фильм люди глубочайшие — от операторов и художников до звукорежиссеров. И актеры как неожиданно раскрываются в нем! Титов всегда горел идеями и не боялся нового. Он один из немногих истинных художников-новаторов, чье имя редко теперь на слуху… Тогда я дышала только народной песней, не хотела исполнять романсы, но когда рядом с «Ухарем-купцом» попробовала спеть «Отцвели уж давно хризантемы в саду» на стихи Василия Шуйского, почувствовала между песней народной и авторской внутреннее родство.
Евгения Смольянинова — человек необыкновенный. Она говорит о людях, как о песнях, и о песнях, как будто бы о людях. О родных, о единственных на всем белом свете. О том взгляде, которого не повторить, не вернуть. И который дороже всего — неважно, на земле, на небе ли. И почти ничего — о себе. Но когда в музыкальном зале, хранящем собиновское эхо, полыхнули опаленные морозом хризантемы, когда седое тургеневское утро взошло над полем, когда сопки Маньчжурии, где спят вечным сном русские герои, отозвались в сердце неясной болью, стало вдруг отчетливо пониматься, как много рассказывает певица и как важен ее песенный сказ для сегодняшней России. Вот Евгения Валерьевна держит прозрачный палантин, сжимает его, когда устремляется голосом ввысь, а кажется — это невесомая материя самой песни, что раздается «между небом и землей», струится-сотворяется у нее в руках. Так чем же, если переиначить узорочную строчку Николая Клюева, расшита она, русская песня?
— Есть такое понятие — русский космизм. В самом простом ли (но таком ли уж и простом?) обороте изустной народной речи, в сложном ли, авторском литературном произведении — он все один, русский космос. Созидание, сотворчество, сопричастность к свету — в наших генах. Нет ничего случайного и нет ничего конечного в том, что нас окружает. В природе ли, в исторической памяти, в культурном наследии. Ничего не заканчивается, не становится пустотой. Только смерть заканчивается, а жизнь продолжается. И песня в русском космосе — это любовь и вера. Мы ведь, бывает, веруем, даже и не догадываясь о том. Любовью и верой расшита русская народная песня. Но как-то неловко надевать национальный костюм, «подходящий» для «фольклорной тематики», потому что появляется элемент неестественной наигранности. А может ли быть наигранной или продуманной истинная любовь? Можно ли верить по заказу, как сшивать по заказу одежду? Важны не одежки, а то, как сердце твое бьется… Какие люди говорили и писали на русском языке, какие вселенские мысли звучали на нем! Не обязательно только в литературе, но и в науке. Путь русского гения — это драматичная судьба Николая Вавилова, великого ученого, благодаря которому миллионы человеческих жизней были спасены в голодные годы. И разве думал он о наградах и званиях, нет, он о колосках думал, которые накормят людей. Судьба Николая Ивановича Вавилова — это и судьба русской мысли, русского духа. Пример самоотреченности безмерной. Так что запас для утоления духовной жажды и сегодня громаден. Наследие у нас великое. Потенциал — тоже. Люблю песню «Слово мама дорогое». Стихи подарили мне монахи Троице-Сергиевской Лавры — какие стихи! Вроде простые строки, да есть в них что-то непостижимо притягательное… А одна девочка передала мне не так давно на простом листе бумаги стихотворение про сирень, и я сразу же услышала, почувствовала слова, принадлежащие неизвестному автору.
Евгения Валерьевна написала музыку к этим словам, так родилась песня «День Господень». Впрочем, оборот «написать музыку», ставший в каком-то роде бессмысленной и обесцененной этикеткой, как-то не к месту здесь. Смольянинова просто распахнула перед нами окошко, за которым каждый из нас, слушателей, увидел свой, сберегаемый где-то глубоко в памяти проран света. Я — родину мамы, деревеньку Расуху при железнодорожной станции, деревянную церковку, которой и в помине, наверное, нет уж теперь, неизменного конёчка на крыше дома, яблоневый сад, что мама так часто вспоминала, и притулившийся к забору, уже занявшийся дымным верховым цветом куст сирени. Только вот пять лепестков отыскать глазами не поспел — затуманились они, застились влагой почему-то. Как Гончаров говорил: плачешь, потому что просто плачется, поешь — потому что поется…
Сегодня дал Господь мне день,
В котором я была,
Как пробужденная сирень
На краешке села.
Ничьей не тронута рукой,
В сиянье белизны,
Не знала я себя такой
С девической весны.
И никаких особых дел,
Ни радости большой.
Но в этот необычный день
Летала я душой.
Так утешением полна
Моя земная кладь.
И в каждой мелочи видна
Святая благодать…
Когда Смольянинова пела, то как будто бы соединялись в душе разрозненные штрихи целой картины. То, что казалось еще минуту назад главным и, более того, первозначным, отходило на второй план, а какая-то нечаянная точка в небе — и крыльев-то не видать! — заставляла сердце биться сильней: «А если не вернется?» Вдохновенно взлетала рука Александра Занорина, чисто и глубоко, как горняя река, звучал Архиерейский мужской хор Духосошественского кафедрального собора Саратова. И вот уже на месте жанрового ярлыка «духовная песня», ничего тебе, как и многим, до поры не говорящего, даже скорее усыпляющего, возникала тропинка, по которой шел ты когда-то в детстве, да только свернул, потерял ее где-то среди хлебного поля. Знаете, как на картинах Константина Васильева — с аквамариновыми капельками васильков по бокам… Сон заканчивался, напущенный на глаза лживый морок проходил, и ты — наоборот! — просыпался. И вновь обретал ту стежку-дорожку. И вдруг начинал видеть, как «мир невидимый сияет», как «Русь небесная живет». Узнавал колокольный напев нечужого для певицы древнего Звенигорода и рабочий ритм родного для нее сибирского города мастеров — Кузнецка. Переносился к баснословному Поозерью, касался монастырских стен правечевой Псковщины. Дивился Радонежскому чуду. И угадывал пронзительный взгляд Валентина Распутина, особо ценящего талант Смольяниновой. И открывал «даль светлую» за грустной шукшинской улыбкой, особенно Смольяниновой ценимой.
Нерасторжима она, и «все одна» во всех своих образах, как сказала Евгения Валерьевна, русская Вселенная… Бесконечно глубока природа русской песни, требующая от исполнителя ненарушаемой нравственной позиции. А еще постоянного духовного движения. Певица, как мне кажется, взяла из народных мотивов и романсов самые отчаянные ноты, загоревшиеся ровным и чистым светом в ее сегодняшних духовных песнях. Спрашиваю про святая святых — творческую лабораторию.
— Вы верно заметили, что в том же «Ухаре-купце», в тех же «Хризантемах» мне доводилось подойти к какой-то неведомой грани, за которой — неизвестность, загадка. К эмоциональному обрыву. Я не знала еще, что хочу сказать людям, только догадывалась, чувствовала, и именно духовная песня помогает мне сегодня обретать это знание. Помогает не сгорать, а гореть на сцене, не опустошаться, а напротив — заряжаться от песни доброй энергией. Но изменяясь, я стараюсь не изменять себе, прежней. Есть то, от чего я в творчестве и в жизни не откажусь никогда…
Мне впервые в жизни довелось испытать почти гипнотическую силу живого вокала, относительно которого такие вещи, как фонограмма, электронная обработка звука, все эти гармонайзеры — просто с другой планеты. А может быть, это Евгения Смольянинова — с другой? Иначе тогда как, с помощью какого белого небесного воинства удалось ей не подпустить к себе и близко втирающиеся в доверие прилипчивые мотивчики да куцые псевдоэстрадные однодневки (равно как и псевдонародные хороводики, впрочем, которыми, как ряжеными, до сих пор стыдливо разбавляют у нас на ТВ официальные «правительственные концерты»)? Сопротивление пошлости — само по себе героизм в наше время. Тут важен и личный пример: оказывается, можно оставаться собой и быть востребованным, можно, подобно благородным металлам, не поддаваться воздействию извне. Смольянинова никому не противостоит, не входит ни в какие противоборствующие на ниве культуры или, не дай Бог, политики группы. Но сила сопротивляемости художественного материала в ее творчестве — колоссальная! Какой же для этого должен быть глубокий внутренний мир… Верно, и передумать многое пришлось, и поискать ключи к озамкованным временем, забытым песням, и встречи пережить судьбоносные, как, например, с крестьянской певицей — хранительницей народной песенной культуры Ольгой Сергеевой. Ольга Федосеевна, как всегда подчеркивает Смольянинова, перевернула ее личностное представление о мире, о творчестве, о любви и вере. О том, что такое по естеству своему народная песня. И потому вопрос о наставничестве в искусстве — неслучаен.
— Учить — значит жертвовать. А тщеславный человек жертвовать не сможет, это право нужно еще заслужить. Человек творческий подвергается искушению тщеславием чаще, чем кто бы то ни было. Жертвенность не уживается рядом с гордыней, и истинные учителя порой бывают тайными людьми — мало кто знает, слышит о них. Мало кто умеет оценить их при жизни. Учительство — дар… Вот тот же Виктор Абросимович Титов, которому в этом году могло бы исполниться семьдесят пять, был, в моем представлении, настоящим наставником. Он ведь и фильмами своими многому учил зрителя — учил думать, видеть красоту Божьего мира, слышать гармонию. Он учил любить человека. Ольга Федосеевна Сергеева — тоже для меня Учитель с большой буквы… Понимаете, можно найти свою, так сказать, школу в искусстве, продвигать ее, развивать, но мало кого по-настоящему научить чему-то, то есть не зажечь ничьего сердца по большому счету. А можно где-то вдали от «магистральных линий» упрямо, день ото дня, гнуть свою линию и проторить новую дорогу. К тому же художник многому учится сам, наедине с собой и временем. Чему важнее всего научиться в музыке? Говорить правду. И в жизни, и в искусстве важнее всего правда… Сегодня вот выступать мне помогал сын — Святослав Смольянинов (Святослав просто блестяще играл на гитаре.— И. П.) В этом мире нужно, чтобы был рядом с тобой сотоварищ, близкий тебе человек. Человек, тебя понимающий. Мы с ним, бывает, тоже учимся друг у друга…
Ах, печальный юрьевский колокольчик, чуть дрогнувший на вековом порубежье и погасший, было, во тьме исторических сломов! Какую правду рассказываешь ты нам, спасенный из забвения светлым даром Евгении Смольяниновой, чему учишь своим нездешним «динь-динь-динь», о чем у нас спрашиваешь?
В лунном сиянье ранней весною
Помнишь ли встречи,
друг мой, с тобою?..
Что значит, петь так, как поет Евгения Смольянинова? Значит — изменять саму историю. Значит — исполнять свое предназначение в земной юдоли. Значит — видеть светлую сторону и вести к ней внимающих. Значит… Да разве выскажешь сполна, что на сердце? Почему оно падает, а потом враз поднимается вслед за жавороночком Нестора Кукольника так высоко, что дух захватывает? Почему слеза горит в глазу? Почему, Евгения Валерьевна?..
Поистине народный талант певицы не раз отмечался благородными и высокими наградами. Например, орденом святой княгини Ольги Русской Православной Церкви и орденом «Торжество Православия», премией «Национальное достояние России» Международного Благотворительного фонда «Меценаты столетия». Но теперь немного о другом признании — хотя все о том же, конечно. Недавно был свидетелем, как в жерле громыхающего на ухабах маршрутного такси усталые и как бы остановившиеся взглядом после рабочего дня люди подняли головы, заслышав случайно пробившийся сквозь замусоренный, засоренный пустословием и пустоголосием эфир серебряный родник.
Пела Евгения Смольянинова. Женщина с сиренью в руках, в наброшенном на плечи платке со стертым, едва различимым узором, не отрываясь от запыленного окошка, прошептала: «Господи, какой голос!..»
Find more like this: АНАЛИТИКА
