4 (16) ноября 2014 года исполнилось 140 лет со дня рождения Александра Васильевича Колчака — адмирала и ученого, исследователя Арктики, в 1918–1920 годах — Верховного правителя России. Об этом выдающемся военном и государственном деятеле мы беседуем со специалистами по истории Гражданской войны: заведующим Отделом военно-исторического наследия Дома русского зарубежья имени Александра Солженицына, автором книги «Адмирал Колчак: жизнь, подвиг, память», других монографий и многочисленных статей по Белому движению Андреем Сергеевичем Кручининым и с ведущим научным сотрудником этого же отдела, кандидатом исторических наук, автором ряда работ по истории русского флота Никитой Анатольевичем Кузнецовым.
— На протяжении многих десятилетий по вполне понятным причинам облик Колчака всячески искажался и очернялся. За последние двадцать лет современными историками немало сделано для того, чтобы его жизнь и деятельность стали известны лучше. Остались ли сейчас белые пятна в биографии адмирала или можно говорить, что она исследована достаточно детально?
А. Кручинин: Биография Александра Васильевича Колчака представляет собою хороший пример того, как широкая известность и в каком-то смысле популярность исторической личности создают иллюзию, будто об этом человеке все досконально известно. На самом же деле вдумчивому и пытливому историку при изучении жизни и деятельности Колчака все еще предстоят открытия и находки, а уж о необходимости дальнейшего анализа, осмысления действий адмирала в разные периоды его жизни и говорить не приходится.
И дело даже не только в том, что колоссальный массив документов в российских архивах (а также и архивах западных) все еще ожидает своих исследователей и публикаторов. Остается немало принципиальных вопросов, причем относящихся к ключевым моментам жизни Александра Васильевича, например к той роли, которую он сыграл как Верховный Главнокомандующий в 1918–1919 годах. Ведь размышления об этом подводят нас к большой проблеме: какое место вообще занимает единоличный главнокомандующий в условиях, когда значительная часть работы больших штабов становится коллективной?
Еще предстоит по-настоящему выяснить (или для начала хотя бы поставить вопрос об этом), какова была индивидуальная роль Колчака в принятии тех или иных решений, действительно ли он был некомпетентным в сухопутном военном деле (в чем его нередко упрекали), подменяли ли «моряка, оказавшегося на суше» в не свойственных ему делах «сухопутные» офицеры? Или, наоборот, волевой и решительный адмирал, который, как представляется, обладал достаточным кругозором и военной культурой, мог быть самостоятельным полководцем, не просто подкреплял своим авторитетом те или иные стратегические решения, но и действительно принимал их сам (конечно, на основе материалов, предоставлявшихся ему его штабом)? Для сравнения скажем, что похожий вопрос все еще не снят, несмотря на предпринятые в последние годы попытки, и относительно другого российского Верховного Главнокомандующего — государя Николая Александровича (ведь и его обвиняли в «недостаточной компетентности»!), чью личную роль в разработке и принятии стратегических и оперативных решений также только предстоит выяснить.
Н. Кузнецов: С одной стороны, за последние два десятка лет вышло огромное количество научных и научно-популярных работ, посвященных Колчаку. На мой взгляд, можно даже (конечно, с долей условности) говорить о формировании «колчаковедения» как отдельной ветви исторической науки… С другой — помимо серьезных исследований, которые можно пересчитать по пальцам одной руки, существует масса популярных и публицистических работ, написанных на основе одних и тех же источников и выстроенных по единой схеме: «полярный исследователь — гениальный флотоводец — любовная драма — “моряк на суше” в годы Гражданской войны — трагическая гибель». Наверное, подобная литература тоже нужна, но ответственность ее авторов не менее велика, чем профессиональных историков. К сожалению, часть подобных работ не выдерживает критики. А иногда под видом исторических исследований появляется и что-то жуткое. Например, в серии книг, приуроченных к выходу фильма «Адмиралъ», вышло творение некоего автора, укрывшегося под псевдонимом Олег Грейгъ, в которой утверждается, будто «Верховный правитель России адмирал Колчак не закончил свой жизненный путь зимой 1920 г. в проруби реки Ангары, а продолжал еще многие годы служить Советской России и лично товарищу Сталину». Причем ни в аннотации, ни в самой книге ни словом не упомянуто, что это — «историческая фантастика» (а говоря точнее — полный бред). В другой книге этой же серии (автором ее указан уже Иван Иванов, но складывается впечатление, что и эту, и упомянутую выше книгу написал один и тот же человек) читаем: «Начало этой истории относится к 1915–1916 гг.: именно тогда британской разведке удалось завербовать высокопоставленного офицера Военно-морских сил России — А. В. Колчака». До такого не договаривались даже советские историки сталинского периода — они писали, что англичане завербовали Колчака в 1918 году. Велика ли надежда, что думающий читатель сможет сам разобраться в современном бескрайнем «книжном море»?
Говоря же о тех страницах биографии Колчака, которые изучены в настоящее время недостаточно, я бы отметил прежде всего многие вопросы военного строительства и боевых действий в период Белого движения. Подавляющее большинство «колчаковских» документов, начиная от делопроизводства Совета министров и заканчивая оперативными документами воинских частей, были захвачены Красной армией и в итоге сохранились в архивах. Долгое время они были недоступны исследователям, сейчас постепенно вводятся в научный оборот, но работы непредвзятому и честному историку хватит еще на много-много лет вперед.
— В последнее время встречается критика Колчака «справа»: его обвиняют в том, что он был «февралистом», предал царя еще до отречения, чуть ли не с первых дней февральской катастрофы имел политические амбиции и метил в диктаторы. Что Вы можете сказать о политических взглядах адмирала и о его позиции в те роковые для России дни?
А. К.: Лучше всего на этот вопрос ответит сам адмирал Колчак своим приказом, отданным при получении на Черноморском флоте, которым он командовал, известий о беспорядках в Петрограде (вскоре приведших к перевороту). Приказ, отданный 2 марта и опубликованный в газете 3‑го, завершается вполне монархическим призывом:
«В последние дни в Петрограде произошли вооруженные столкновения с полицией и волнения, в которых приняли участие войска Петроградского гарнизона. Государственной Думой образован временный комитет под председательством председателя Государственной Думы Родзянко для восстановления порядка…
Такая обстановка повелительно требует от нас усиленной бдительности и готовности в полном спокойствии сохранить наше господствующее положение на Черном море и приложить все труды и силы для достойного Великой России окончания войны…
Приказываю всем чинам Черноморского флота и вверенных мне сухопутных войск продолжать твердо и непоколебимо выполнять свой долг перед Государем Императором и Родиной.
Приказ прочесть при собраниях команд на кораблях, в ротах, сотнях и батареях, а также объявить всем работающим в портах и на заводах».
За считаные дни до смерти, в условиях, когда ему не было никакого смысла лукавить и приписывать себе «излишний» монархизм, адмирал Колчак так говорил о своих убеждениях: «Неудачи японской войны и революция 1905 года не изменили моего отношения ни к монархии, к которой я относился как к существующему факту, не вдаваясь в отношение к ней по существу, и считал себя как военный обязанным выполнять принятую присягу, ни к существующей династии и царствовавшему императору Николаю II. Такое же отношение к монархии, к династии и к Николаю II сохранялось у меня и далее. …Общее отношение к монархии и династии оставалось и тогда прежнее, т. е. отношение офицера, верного присяге; так было до самой Февральской революции 1917 года; никакого участия в политическом движении какого-либо характера я по-прежнему не принимал».
Он не принимал участия и в телеграфном совещании главнокомандующих фронтами, 2 марта 1917 года поддержавших идею отречения государя в пользу цесаревича Алексея Николаевича при регентстве великого князя Михаила Александровича: мнение командующих флотами не запрашивалось, а все домыслы на этот счет являются результатом недоразумения или некомпетентности пишущих. В первые дни после установления власти Временного правительства Колчак пытается организовать своего рода «военную демонстрацию» силами Черноморского флота и войск Румынского фронта с целью принудить правительство к более твердому и более патриотическому курсу для успешного завершения войны, и не его вина, что попытка не удалась. Далее он пробует сохранять лояльность существующей власти — лояльность, которой, всё для того же «победного конца» Мировой войны, требовал от войск отрекшийся государь, — и идет при этом на ряд компромиссов с установившимся порядком вещей (ему, резко критически относившемуся к демократии, это было крайне тяжело), но уже летом 1917 года оказывается в оппозиции к Временному правительству и готов даже перейти на нелегальное положение для более решительной борьбы. И сегодня бессмысленно называть «февралистами» Колчака или, скажем, генерала А. И. Деникина, поскольку, занимая и после Февраля высокие посты, они всеми своими силами противодействовали духу и политике «феврализма», за что и поплатились — один тюремным заключением, другой (Колчак) изгнанием из России в «заграничную командировку» тем же летом 1917-го…
— Сейчас пишут также, что Колчак, находясь в Японии, увлекся буддизмом, а демонстрируемая им на посту Верховного правителя верность Православной Церкви — не более чем политическая игра. Как Вы бы прокомментировали эту точку зрения?
А. К.: Прежде всего с глубокой скорбью следует заметить, что авторы и распространители таких утверждений, вероятно, не задумываются об ответственности за свои слова, причем ответственности в первую очередь духовной. Что значит «политическая игра» и вообще причем тут политика? Ведь «демонстрации верности Православной Церкви» вовсе не ограничивались какими-либо речами или заявлениями. Вот, скажем, 29 января 1919 года Верховный правитель адмирал Колчак по собственному настоятельно выраженному желанию принял присягу следующего содержания: «Обещаюсь и клянусь перед Всемогущим Богом и Святым Его Евангелием и Животворящим Крестом быть верным и неизменно преданным Российскому Государству как своему Отечеству. Обещаюсь и клянусь служить ему по долгу Верховного правителя, не щадя жизни моей, не увлекаясь ни родством, ни дружбой, ни враждой, ни корыстью и памятуя единственно о возрождении и преуспеянии Государства Российского. Обещаюсь и клянусь воспринятую мною от Совета Министров верховную власть осуществлять согласно с законами государства до установления образа правления свободно выраженной волей народа.
В заключение данной мной клятвы осеняю себя крестным знамением и целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь».
Спросим же повторяющих слова о «политической игре»: осознают ли они, что приписывают Александру Васильевичу, клявшемуся на Кресте и Евангелии, не «просто» двуличие, а кощунство? Готовы ли они, не пряча голову в песок, честно перед самими собой сказать, что обвиняют «буддиста Колчака» именно в святотатстве? Или в отношении давно ушедшего из жизни человека, дающего ответ не нынешним залихватским публицистам, а Господу, можно бы быть и более взвешенными и духовно зрелыми в оценках?
Был ли у Колчака интерес к восточной культуре, в том числе и буддизму? Да, и он сам писал об этом: «Я еще в первое плавание на Восток довольно много читал по этому предмету — литература, особенно японская, очень велика, но надо знать, что стоит и что не стоит читать. Строго говоря, изучить буддизм можно, зная только китайский язык и древнеиндийские наречия, как и санскрит, что касается до сект, то необходим местный язык секты». А о ранних лингвистических своих упражнениях отзывается довольно критически: «Я вспомнил свои занятия в первое плавание на Восток буддийской литературой и философскими учениями Китая (кстати, Китая, а не Японии! — А. К.), я даже пытался когда-то заниматься китайским языком, чтобы иметь возможность читать подлинники». Но дело-то в том, что Александр Васильевич был серьезным и мыслящим человеком, а не советским интеллигентом 1980‑х годов, охотно хватающимся за чужие вероучения из-за их экзотичности или господствующей моды. Откровенно говоря о недостаточности своих знаний и невозможности досконально разобраться в этом вопросе, он, в сущности, дает и ответ, мог ли он «принять буддизм», в котором мало что понимал, не говоря уже о религиозном предательстве, ренегатстве — вещах, внутренне чуждых всему душевному строю Колчака.
В 1916 году командующий Черноморским флотом адмирал Колчак отдал приказ, ярко демонстрирующий его подлинные религиозные убеждения и завершающийся словами: «В твердой вере, что Господь Бог, творящий ныне Свой суд над народами, не оставит нас Своей помощью, пусть каждый почерпнет силы для бесповоротной решимости продолжать свою военную работу до конца, время которого мы не знаем, но который должен быть победой». Добавим к этому выраженное Колчаком в те же месяцы убеждение, что «основные черты воинского созерцания находят себе полное подтверждение в основаниях христианской религии», а «военный человек не может не быть человеком религиозным и верующим» (здесь нет тавтологии: Александру Васильевичу мало абстрактной «веры» деиста, фаталиста, агностика — речь идет именно о воплощении веры в конкретных формах религии); добавим заботы адмирала о духовном окормлении и религиозном просвещении матросов и его требование, чтобы корабельный священник был «ближайшим помощником командира в деле воспитания всех чинов корабля», — и, думается, это обрисует нам в основных чертах взгляды Колчака на психологию военно-морской службы и ее духовное содержание.
По-своему настораживающе звучит эпизод из черновиков писем Александра Васильевича, относящихся к рубежу 1917–1918 годов, о своеобразной «медитации» у камина со старинным клинком в руках: «Постепенно все забывается и успокаивается, и наступает состояние точно полусна, и странные, непередаваемые образы, какие-то тени появляются, сменяются, исчезают на поверхности клинка, который точно оживает какой-то внутренней, в нем скрытой силой, — быть может, действительно “частью живой души воина”». Хотя немедленно следует приземленно-прозаическое завершение: «Так незаметно проходит несколько часов, после чего остается только лечь спать». Однако описанная «медитация» на двадцати страницах одного и того же черновика… повторяется дважды, причем в некоторых деталях — с буквальными совпадениями, что свидетельствует о «литературности» всего текста: это если и не художественное произведение в полном смысле слова, то по крайней мере какой-то род эссе, литературного упражнения, относиться к которому нужно соответственно.
А вот зарисовка очевидцем рабочего кабинета Верховного правителя в 1919 году: «Налево у стены за письменным столом, в больших креслах с резными ручками, изображающими головы сфинксов, сидел адмирал. Налево от его руки на маленьком столике лежало Евангелие и на нем просфора». Призыв Верховного правителя и Верховного Главнокомандующего: «Да поможет нам Господь Бог Всемогущий, Которого многие из нас в годы великих испытаний забыли, выполнить свои обязательства и долг перед Родиной и привести труд наш к Ее возрождению, счастью и свободе» (слова нешаблонные и искренние!) — на мой взгляд, ярко свидетельствует о его вере. А отправка на фронт «проповеднических отрядов» заставляет вспомнить точку зрения командующего Черноморским флотом на важность религиозного воспитания на войне. Наконец, обратим внимание на опись вещей, захваченных в поезде Колчака при его аресте: в ней не забыты ни ордена, ни чайный сервиз, ни «один карандаш»… и среди вещей дотошным составителем описи отмечена лишь одна книга. Этой книгой было Евангелие.
— Историю с благословением, переданным Патриархом Тихоном Колчаку, многие считают апокрифической и ссылаются на якобы упорное нежелание Патриарха дать Белому движению хотя бы тайное благословение. Ваше мнение об этом?
А. К.: История эта базируется на воспоминаниях адъютанта Колчака ротмистра В. В. Князева, к которым действительно немало вопросов с источниковедческой точки зрения. Князев пользовался репутацией человека легкомысленного, и генерал барон А. П. Будберг (который, впрочем, вообще мало о ком отзывался хорошо) писал, что Колчак «взял к себе личным адъютантом ротмистра Князева, который дивит кутящий Омск своими пьяными безобразиями; много хуже это [го] то, что этот гусь злоупотребляет своим положением и позволяет себе разные распоряжения именем адмирала»; соответственно, и отношение к его рассказу должно быть скептическим. С другой стороны, огульно отвергать воспоминания Князева легко, но вряд ли оправданно. Вот, скажем, он упоминает (говоря о службе Колчака на Балтике в 1914–1916 гг.) некоего «адмирала Тухачевского». Читатель, незнакомый с темой, вообще не обратит на это внимания — ну, Тухачевский и Тухачевский. Слегка понахватавшийся знаний и полузнаний — начнет ликовать и обличать: «Ага, попался, не было никакого адмирала Тухачевского, вот он, ваш Князев!». А человек, знающий немного больше (пусть даже и не великий специалист), только вздохнет: ошибка-то совершенно ясна, мемуарист просто перепутал адмирала Трухачева с «Тухачевским». То же самое и с рассказом о благословляющем письме святителя Тихона, которое, согласно Князеву, было передано Колчаку: конечно, «аура атмосферы молитвенного экстаза» — слова в таком письме совершенно невозможные, и написал их не святитель в 1918 году, а Князев много позже, но и уличения его и полное недоверие ко всему эпизоду — тоже были бы спорными. А на его же рассказе о переданном вместе с письмом фотографическом снимке с иконы святителя Николая Чудотворца, находившейся на Никольских воротах Московского Кремля, следует остановиться подробнее.
Согласно Князеву, «увеличенная фотография [иконы] святителя Николая была преподнесена адмиралу Колчаку в Перми как освященный и благословляющий Образ Чудотворца — патриархом мучеником Тихоном». В печати сообщалось, что при посещении Верховным правителем Перми 19 февраля 1919 года епископ Чебоксарский Борис, временно управлявший Пермской епархией, действительно «благословил его иконой святителя Николая Чудотворца, представляющей собою точный снимок с чудотворного лика Угодника Божия на Никольских воротах священного Кремля». Об особом характере врученной адмиралу иконы — копии с кремлевской святыни, кажется, может свидетельствовать повышенное внимание и почтение к ней как самого Колчака, так и церковного народа. «Глубоко верующий адмирал с благоговением принял св. икону и решил, что эта святыня отныне будет сопровождать его во всех трудах и походах», — сообщал журнал Временного Церковного Управления; в свою очередь, «благочестивые граждане Омска пожелали поклониться св. иконе угодника Божия и всенародно помолиться перед нею о спасении Отечества», следствием чего стали прошедшие по благословению святителя Сильвестра, архиепископа Омского и Павлодарского (претерпевшего впоследствии мученическую кончину от рук большевиков и канонизированного), многолюдные крестные ходы 23 и 30 марта. Все это позволяет предположить, что об иконе и вправду знали нечто такое, что, не попадая на страницы официальных изданий, возбуждало тем не менее особенно горячее и ревностное ее почитание.
Любым рассуждениям о позиции святителя Тихона в годы войны обычно сразу же противопоставляют свидетельство князя Г. Н. Трубецкого: «Я ехал на юг, в Добровольческую армию, рассчитывая увидеть всех, с кем связывалась надежда на освобождение России. Я просил разрешения святого Патриарха передать от его имени, разумеется, в полной тайне, благословение одному из таких лиц, но Патриарх в самой деликатной и в то же время твердой форме сказал мне, что не считает возможным это сделать, ибо, оставаясь в России (разве “юг” в то время не был Россией? — А. К.), он хочет не только наружно, но и по существу избегнуть упрека в каком-либо вмешательстве Церкви в политику». Однако здесь, как явственно видно, речь идет не о благословении Белому движению как таковому, а какому-то «лицу», о котором, например, вообще неясно, принадлежало ли «оно» к составу Добровольческой армии или находилось в ее обозе, в числе незадачливых политических деятелей, с чьими именами их коллеги могли связывать свои «надежды».
Протокол одного из допросов Патриарха чекистами действительно приписывает святителю признание, что он «оказывал Деникину и Колчаку моральную поддержку, не доходившую, однако, до дачи им благословения», но раскрытие понятия «моральной поддержки, не являющейся благословением» в этом контексте представляется затруднительным (или речь идет о молитвах Патриарха за Деникина и Колчака? — но тогда вопрос о поддержке их святителем получает окончательное разрешение!). Наконец, нельзя сбрасывать со счетов и возможность личного благословения Патриархом воина Александра, в котором прозорливый святитель мог чувствовать искреннюю жертвенность и готовность положить «душу свою за други своя».
Не забудем и о другом благословении, уже документально неоспоримом. Архиепископ Сильвестр благословил адмирала Колчака иконой Спасителя со словами: «В древности была не только внешняя, но и внутренняя связь между деятелями государственными и представителями Церкви, и она, эта связь, давала мощь и силу государству в его строительстве, в течение веков создавшем нашу великую Российскую страну, бывшую великой до последнего времени. Эта нравственная связь укреплялась всегда единением между государственным представительством и церковным.
Я приветствую Вас и призываю на Вас Божье благословение. Да поможет Господь и ныне поддержать эту связь, дабы и нам быть преемниками тех сил духовных, которые помогли бы нам восстановить то, что нами утрачено ныне».
И эти слова будущего священномученика заставляют вспомнить напутствие преподобного Сергия Радонежского благоверному князю Димитрию на Куликовскую битву или благословение священномучеником Патриархом Ермогеном воинства, освобождавшего Русскую землю в Смуту XVII столетия. Думается, аналогия здесь отнюдь не поверхностная, и она многое говорит о христианском характере и значении Белого движения.
.
Верховный правитель России адмирал А.В.Колчак на смотре войск. Омск
— Порой встречается такая точка зрения: террор был и у красных, и у белых, все «хороши», не надо никого идеализировать. Как в реальности соотносятся между собой эти явления?
Н. К.: Попытки уравнять красный и белый террор начались сразу же после окончания Гражданской войны. Прежде всего со стороны социалистов различного толка. Сейчас эту тенденцию охотно подхватила псевдоинтеллигентская публика — полузнайки, активно пишущие на просторах Интернета. Но на самом деле думающему и умеющему читать человеку, мало-мальски знакомому с историческими документами (которых опубликовано немало), должно быть очевидно, что это не только два абсолютно разных явления, но и само понятие «белый террор» весьма условно. Возьмем современное энциклопедическое определение термина «террор» как насильственных действий с целью устрашения, подавления политических противников, конкурентов, навязывания определенной линии поведения: ведь только большевики поставили террор во главу своей государственной политики и закрепили это законодательно. Видный русский историк С. П. Мельгунов дал четкое определение различий красного и белого террора: «Нельзя пролить более человеческой крови, чем это сделали большевики; нельзя себе представить более циничной формы, чем та, в которую облечен большевистский террор… Это не эксцессы, которым можно найти в психологии гражданской войны то или иное объяснение. “Белый” террор — явление иного порядка — это прежде всего эксцессы на почве разнузданности власти и мести. Где и когда в актах правительственной политики и даже в публицистике этого лагеря вы найдете теоретическое обоснование террора как системы власти? Где и когда звучали голоса с призывом к систематическим официальным убийствам? Где и когда это было в правительстве ген. Деникина, адмирала Колчака или барона Врангеля? Моральный ужас террора, его разлагающее влияние на человеческую психику в конце концов не в отдельных убийствах, и даже не в количестве их, а именно в системе». Эти строки впервые были опубликованы в 1923 году, но с тех пор, благодаря открытию и изучению новых исторических источников, их абсолютная правота лишь подтверждается.
А.В. Колчак с представителями союзных держав на георгиевском празднике в Омске.Справа от Колчака: генерал Жанен, Заместитель Высокого комиссара Французского правительства граф де Мартель, представитель отделения Чехословацкого Национального Совета Б.И. Павлу.Омск, 9 декабря 1918 года
А. К.: И тем печальнее, что слова эти как будто до сих пор не услышаны или сознательно игнорируются. К тому же есть и еще одно важное свойство красного террора — его, если угодно, немотивированность, отсутствие прямой связи с событиями, ответом на которые якобы являются те или иные акты террора. Скажем, осенью 1918 года на Северном Кавказе красный главнокомандующий И. Л. Сорокин приказал перебить нескольких высокопоставленных советских работников. Внутренние дрязги в революционном лагере, борьба за власть между своими же — однако «в ответ» по постановлению ЧК было убито 59 заложников — генералов, старших офицеров, «представителей состоятельных классов», с Сорокиным и его действиями ничего общего заведомо не имевших. Жертвы перед смертью подвергались издевательствам и мучениям, а священник Иоанн Рябухин, не добитый палачами, был закопан еще живым. Через год в Москве «анархисты подполья» бросили бомбу в собрание комитета большевицкой партии, а «в ответ» начали расстреливать… монархистов. Монархисты, анархисты — какая разница для красного террора? Тут впору вспоминать уже не энциклопедические определения, а изначальное значение латинского слова terror — ужас, и цель этой большевистской политики — не «ответ» или даже месть, а наведение ужаса… на всех, паралич воли к сопротивлению… у всех — потому что для советской власти подозрительным, потенциальным противником мог считаться едва ли не каждый гражданин Советской Республики. Разумеется, ничего подобного в Белом лагере не было и быть не могло.
Верховный Правитель России адмирал А.В.Колчак с офицерами штаба Сибирской армии. Екатеринбург, февраль 1920 г. Сидят — Р.Гайда, А.В.Колчак, Б.П.Богословский, С.А.Домонтович. Стоят — первый справа В.В.Князев, второй — В.С.Матвеев
А ведь еще существовала широкая и официально провозглашенная в Советской Республике практика взятия заложников, чем достигалась вынужденная (буквально вымученная!) «верность» тех, кого мобилизовали большевики, — в первую очередь офицеров. А у белых? Ведь и они объявляли мобилизации, ведь и на их территории хватало офицеров, желавших уклониться от борьбы. Помните, в романе М. А. Булгакова «Белая гвардия»: на фронте горсточка добровольцев, а в тылу сотни офицеров сидят в кафе — «кафейная армия!» Однако никогда и нигде в Белых армиях не ходили по квартирам таких «кафейных» офицеров, хватая их родителей, жен, детей в заложники. И если у белых не всегда служили «не за страх, а за совесть» — бывали мобилизованные, которые и «за страх», — то у красных, увы, слишком часто служили «не за страх, а за ужас»…
А.В.Колчак во время полярной экспедиции
— Если деятельность Колчака в качестве Верховного правителя более или менее известна широкому читателю, то о Колчаке-ученом, Колчаке — полярном исследователе знают гораздо меньше. В чем состоит вклад Александра Васильевича в отечественную науку?
Н. К.: Склонность Александра Васильевича к научным исследованиям проявилась в самом начале его офицерской карьеры — он начал заниматься океанографией и гидрологией еще в 1895 году во время службы на крейсере «Рюрик» и в 1899 году опубликовал статью, подытоживающую результаты этой работы. С января 1900 года лейтенант Колчак был официально назначен в состав Русской полярной экспедиции барона Э. В. Толля в качестве гидролога и помощника магнитолога. В задачи Русской полярной экспедиции входило исследование Новосибирских островов, прохождение Северным морским путем и поиск легендарной «Земли Санникова». Проходила экспедиция на судне «Заря» с июня 1900 по октябрь 1902 года и принесла весьма значительные результаты: были исследованы полуостров Таймыр, Новосибирские острова, Колчак занимался изучением полярных льдов, исследовал ряд географических пунктов. В начале лета 1902 года барон Толль вместе с тремя спутниками отправился на остров Беннета с целью изучить его геологическое строение и уйти оттуда на юг. К оговоренному крайнему сроку они не вернулись, и в 1903 году Императорской Академией наук была организована санно-шлюпочная экспедиция для их поисков. Экспедицию возглавил лейтенант Колчак. Путь до острова Беннета занял три месяца, и практически каждый метр этого пути был связан с риском для жизни. Добравшись до острова, члены экспедиции обнаружили там записку, оставленную бароном Толлем. Из записки следовало, что Толль и его спутники почти годом ранее ушли на юг, имея запасов провизии лишь на две-три недели, и стало понятным, что все они погибли. За свой подвиг Колчак получил орден Святого Владимира 4‑й степени, а Русское географическое общество наградило его высшей наградой — большой золотой Константиновской медалью. Арктические экспедиции принесли молодому офицеру славу и авторитет в области гидрографии. По материалам экспедиций он выпустил монографию «Льды Карского и Сибирского морей». Этот труд Колчака уникален тем, что, объединив практический опыт плавания и результаты наблюдений (как своих, так и предшественников) с теоретическими знаниями, он фактически впервые научно обосновал сравнительную доступность Карского моря для судоходства и возможность плавания судов в высоких широтах Восточно-Сибирского моря.
А. К.: Я бы еще добавил, что полярные экспедиции Колчака, особенно поиски им барона Толля, находятся на стыке не просто двух веков — XIX и XX, а как бы на стыке двух эпох. Это «уже» современные научные экспедиции, но и «еще» рискованные предприятия, заставляющие вспомнить старинные путешествия первопроходцев далеких морей и земель. Например, любое плавание в арктических широтах осложняется тем, что близость магнитного полюса Земли искажает показания компаса, а почти постоянные летом туманы не позволяют ориентироваться по звездному небу. И сейчас кажется, что Колчак шел на вельботе к острову Беннета почти наугад, руководимый своею интуицией и звездой, которой не увидишь на небе, — счастливой звездою дерзкого путешественника. Осенью 1905 года в одной из записок, подводящих итоги спасательной экспедиции, он сделает вывод: «Три года уже прошло с того времени, как барон Толль оставил остров Беннета, и факт его гибели со всей партией уже не подлежит сомнению, внеся еще одно прибавление к длинной записи смелых людей, положивших свою жизнь в борьбе с природой арктической области во имя научных достижений». Это не столько слова современного ученого, сколько эпитафия первопроходца своим товарищам, — а насколько он сам был близок к тому, чтобы стать одним из таких «прибавлений», Колчак скромно умалчивает…
— Почему именно личность Колчака, даже спустя почти столетие после его смерти, продолжает вызывать самые противоречивые оценки и, по сути, никого не оставляет равнодушным?
А. К.: Прежде всего потому, что, как будто в подтверждение известных пушкинских слов, «мы ленивы и нелюбопытны». Наш разговор начинался с того, что имя Александра Васильевича Колчака достаточно известно и по-своему популярно, но я бы не стал противопоставлять его другим вождям и героям Белого движения, выделять из общего ряда как «самого яркого», «самого романтичного» и проч.
Разве чем-то уступает Колчаку, скажем, генерал Антон Иванович Деникин — не только профессиональный военный высочайшего уровня, но и талантливый оратор, яркий журналист, острое перо (что приносило ему немало неприятностей со стороны начальства), литератор-беллетрист (о чем вообще сегодня практически не помнят), — и вместе с тем отчаянный, темпераментный воин, еще в Японскую кампанию попросившийся в тот отряд, «где головы плохо держались на плечах», и с гордостью называвший его впоследствии «нашей Запорожской сечью»? Деникин — один из славнейших военачальников Мировой войны, командир стрелковой бригады и дивизии, носившей говорящее само за себя название «Железной»? Деникин — уже главнокомандующий Вооруженными силами Юга России в годы Гражданской войны, в чьем подчинении находились тысячи бойцов, но в трудную минуту не задумываясь берущий винтовку и идущий в штыковую атаку? Деникин — глубоко и искренне верующий христианин, в 1919 году во всеуслышание объявивший свое кредо, «что возрождение России не может совершиться без благословения Божия и что в деле этом Православной Церкви принадлежит первенствующее положение, подобающее ей в полном соответствии с исконными заветами истории»?
Белое движение вообще представляет галерею выдающихся сынов Отечества, достойных стать национальными героями, и то, что их имена до сих пор остаются малоизвестными — и беда, а может быть, и вина нашего общества, в котором заслуги людей, боровшихся за Россию, оказываются неинтересными и невостребованными. Колчак в этом ряду — один из первых, но далеко не единственный, и даже «неравнодушие» к нему, выражающееся в ожесточенной и не всегда грамотной полемике, — в чем-то счастливый признак.
Н. К.: Имя Александра Васильевича Колчака является знаковым для многих людей, подчас далеких от истории. Об определенной его популярности говорит, в частности, тот факт, что на одном из многочисленных интернет-голосований, посвященных выявлению «лучших людей страны», Колчак занимает устойчивое первое место в разделе полководцев и военачальников. И в то же время в 1999 году военным судом Забайкальского военного округа, рассматривавшим вопрос о реабилитации адмирала Колчака в соответствии с Законом РФ «О реабилитации жертв политических репрессий», Александр Васильевич был признан не подлежащим реабилитации. В 2005 году Главная военная прокуратура вторично отклонила подобное ходатайство. Проблема правомерности реабилитации Колчака современными органами судебной власти этически, да и юридически, весьма сложна. Но подобная двойственная ситуация весьма характерна для современной России.
Итак, попробуем разобраться в том, как же воспринимает Колчака современное общество. Частично сохраняется даже безоглядное следование стереотипам советской пропаганды. Ярким примером служат строки, которыми начинается рассказ о Колчаке в современной книге, посвященной биографиям командующих Черноморским флотом за весь период его истории. Напомним, Колчак командовал Черноморским флотом в 1916–1917 годах. И, казалось бы, основное внимание в данной книге должно быть сосредоточено именно на этом периоде его жизни. Однако статья начинается со следующей «информации»: «…адмирал А. В. Колчак в 1918–1920 проливал кровь русских рабочих и крестьян, жег города и села Урала и Сибири». Так и представляешь себе Колчака, бегающего по просторам Сибири и Уральским горам с факелом в руке…
Другая крайность — объявление Колчака самым гениальным флотоводцем всех времен и народов или, например, обращение к президенту РАН с инициативой представить Александра Колчака к почетному званию академика. На наш взгляд, память об Александре Васильевиче Колчаке не нуждается в подобного рода заявлениях и инициативах. Гораздо важнее вдумчивое и спокойное изучение его наследия, осмысление бесспорно важной роли, которую довелось сыграть этому человеку в истории нашей страны.
Немало людей видят в адмирале лишь романтического героя. Причины этому — и история любви Колчака и Анны Васильевны Тимиревой, ставшая известной благодаря сохранившейся переписке и воспоминаниям Анны Васильевны, и романс «Гори, гори, моя звезда…», авторство которого многие необоснованно приписывают Колчаку, и в целом романтически-трагический образ белогвардейца… Ну а для большинства современных людей Колчак — «человек, которого сыграл Хабенский» или и вовсе абстрактная фигура…
— Как бы Вы охарактеризовали человеческие, личностные качества Колчака, его духовно-нравственный облик?
А. К.: Александр Васильевич был, безусловно, сложной и яркой личностью. Темпераментный, увлекающийся, далеко не всегда справедливый в своих симпатиях и антипатиях, храбрый воин, вдумчивый исследователь — он, мне кажется, относился к тем людям, которым интереснее генерировать идеи, чем заниматься их тщательной разработкой, идти неизведанными путями первым, а не обустраивать их для идущих следом за ним. Служить с Колчаком было непросто, и не стоит удивляться, что у него находились недоброжелатели и резкие критики (сами далеко не беспристрастные), — но те, кто оказывался «настроенным на одну волну» с ним, заражались его кипучей энергией и искренне любили его. Об одном русском генерале говорили, что он не только сам был героем, но и умел создавать вокруг себя особую атмосферу героизма, в которой героями становились и его соратники и подчиненные; мне кажется, нечто подобное можно сказать и об адмирале Колчаке.
Колчак был горячим патриотом России, посвятил свою жизнь идее ее величия и процветания. В чем-то его взгляды могут казаться архаичными (не случайно А. В. Тимирева как-то назвала его «поклонником аристократического начала»), но, по-видимому, это было внутренней реакцией благородного и доблестного человека на «буржуазные» стяжательство, неискренность, трусость, предательский пацифизм. Религиозные его взгляды мы уже обсуждали выше, но не лишним будет подчеркнуть: глубоко верующий человек, он принял мученическую кончину в день (7 февраля — по старому стилю 25 января) установленного еще в 1918 году Священным Собором Православной Российской Церкви всероссийского «ежегодного молитвенного поминовения… всех усопших в нынешнюю лютую годину гонений исповедников и мучеников»: представители богоборческой власти, вольно или невольно, сделали все, чтобы воин Александр был причислен к сонму мучеников за веру и Отечество.
***
Александр Васильевич Колчак родился в 1874 году под Петербургом в дворянской семье потомственных военных. Семья была небогатой: в послужном списке Колчака в графе «Состояние» впоследствии значилось: «Ни за ним, ни за родителями, ни за женой недвижимого имущества, родового или благоприобретенного, не имеется». В 1894 году Колчак блестяще окончил Морской кадетский корпус. Служил на Балтике и на Тихом океане. В 1900–1903 годах был в полярных экспедициях. В Русско-японскую войну Колчак участвовал в обороне Порт-Артура, награжден Георгиевским золотым оружием. После падения крепости оказался в плену. Вернувшись из плена, участвовал в работе военно-морских кружков, ставивших задачей возрождение русского флота, служил в Морском Генеральном штабе. В 1912 году по собственному желанию ушел на строевую должность в Балтийском флоте, командовал миноносцем. В годы Великой войны контр-адмирал Колчак командовал Минной дивизией. С конца июня 1916 года — вице-адмирал, Командующий Черноморским флотом.
После февральского переворота Колчаку некоторое время удавалось удерживать дисциплину на флоте; когда это стало невозможно, он ушел с должности Командующего (перед этим, при попытке матросов разоружить его, бросил в море свою Георгиевскую золотую саблю). Летом 1917 года Керенский отправил Колчака в командировку в США (фактически — сослал). Возвращаясь в Россию, Колчак в Японии узнал о большевистском перевороте. Он решил поступить на английскую военную службу, чтобы продолжать воевать с немцами, но по ряду причин это не осуществилось. В Харбине (полоса отчуждения Китайской восточной железной дороги с русской администрацией) адмирал возглавил формировавшиеся антибольшевистские силы Дальнего Востока, но из-за напряженных отношений с японцами, мешавшими его работе, решил уехать на Дон и вступить в Добровольческую армию. В Омске Колчаку предложили пост военного и морского министра в правительстве Директории, который он принял. 18 ноября 1918 года состоявшая из левых деятелей абсолютно неработоспособная Директория была свергнута, и Совет министров провозгласил Колчака Верховным правителем России. Практически все белые вожди признали его в этом качестве.
Первое время успех сопутствовал белым армиям Восточного фронта: они продвигались вперед столь стремительно, что их наступление называли «полет к Волге». Весной 1919 года колчаковские войска успешно наступали на Казань. Однако к началу мая наступление захлебнулось, и бои шли с переменным успехом. Затем началось отступление. К декабрю 1919 года положение стало катастрофическим не столько из-за военных неудач, сколько из-за предательства чехов. Чешские военнопленные, некогда облагодетельствованные царским правительством и на первых порах ставшие союзниками белых, ныне вели себя как обнаглевшие оккупанты. Приставленные охранять железные дороги, они практически лишили русских доступа к ним. Боеприпасы на фронт не подвозились, раненых не эвакуировали, передвигаться войска могли только пешим порядком — всё ради того, чтобы чехи успели вывезти награбленное ими добро. Хорошо осведомленный очевидец писал, что катастрофа фронта стала непоправимой благодаря захвату транспорта чехами и их покровительству большевистским восстаниям в тылу. К тому же чехам стал известен телеграфный приказ Колчака во Владивосток о проверке всех чешских эшелонов и недопустимости вывоза русского достояния. Предательскую позицию занял и командующий союзными войсками в Сибири французский генерал М. Жанен, пытавшийся наложить руку на золотой запас России. Получив от адмирала резкий отпор, Жанен, по сути, стал действовать в интересах красных. Резервов для борьбы еще и с «союзниками» у белых не было… С согласия Жанена, в Нижнеудинске чехи, под предлогом охраны Колчака, фактически арестовали его. 15 января поезд Верховного правителя прибыл в Иркутск. Несмотря на данные ранее заверения и гарантии безопасности, чехи и Жанен выдали адмирала эсеровскому Политцентру. Вскоре власть в Иркутске захватили большевики. 7 февраля 1920 года адмирал Колчак вместе с премьер-министром В. Н. Пепеляевым были без суда расстреляны на берегу реки Ушаковки (приток Ангары). Тела расстрелянных убийцы сбросили под лед.
Филипп Москвитин. «Адмирал Колчак», 2010г.
А. В. Тимирева (1893–1975). Дочь известного музыковеда и дирижера В. И. Сафонова. После ареста Колчака добровольно последовала за ним в тюрьму, чтобы разделить его участь. Незадолго до расстрела Колчак написал ей последнюю записку, до нее, однако, не дошедшую: «Дорогая голубка моя, я получил твою записку, спасибо за твою ласку и заботы обо мне… Я только думаю о тебе и твоей участи — единственно, что меня тревожит. О себе не беспокоюсь — ибо всё известно заранее… Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся за меня и сохрани себя… До свидания, целую твои руки». Тимирева провела в лагерях, тюрьмах, ссылках более 30 лет. Реабилитирована в 1960 году. Жила в Москве, получая маленькую пенсию за отца и снимаясь в массовке на «Мосфильме» в ролях «благородных старух» (одна из таких ролей — в эпизоде «Первый бал Наташи Ростовой» в фильме С. Бондарчука «Война и мир»). Поэтесса, художница.
Приведенное стихотворение написано 30 января 1970 года
Полвека не могу принять,
Ничем нельзя помочь,
И всё уходишь ты опять
В ту роковую ночь,
А я осуждена идти,
Пока не минет срок,
И перепутаны пути
Исхоженных дорог.
Но если я ещё жива,
Наперекор судьбе,
То только как любовь твоя
И память о тебе.
Оксана Гаркавенко
Записка от Колчака
Она шла до адресата, его любимой женщины, полвека…
Середина дня, 12 августа 1967 года «Микешкин» спускается Быковской протокой. Мы топчемся у левого борта, уже ощущая ноздрями близость дрейфующих льдов. Этою же протокой когда-то шли Матисен и Колчак, участники Русской полярной экспедиции 1901—1902 годов.
Взяв с собою боцмана с «Зари» и двух матросов, Колчак со шлюпа-четверки в этих местах, где мы сейчас застопорили ход, делал промеры глубин. Составленные Колчаком карты печатались Главным гидрографическим управлением России. Скорее всего, их использовали и в лоции, раскрытой у нас на столе: «Лоцманская карта реки Лены от г. Якутска до порта Тикси. Масштаб 1:50. Фарватер 1964. г. Якутск, 1963 г.».
Тогда в голову не могло прийти, что в Москве, на Плющихе, в этот самый день и час, когда мы говорим об адмирале, имя Александра Васильевича Колчака повторяет Анна Васильевна Тимирева, возлюбленная адмирала, вернувшаяся из ссылки. «Как странно — здесь непроходимый лес, / здесь, в десяти шагах, участки, дачи, / гуляют люди, где-то дети плачут, / но здесь, в лесу, тот мир как бы исчез…» Эти дневниковые строки Анны Васильевны датированы тоже 12 августа 1967 года, когда мы, незнакомые с ней, разделенные 5 тысячами километров, думали об одном человеке, но о мистическом совпадении дат я узнаю после того, как судьбе угодно будет меня свести с Анной Васильевной.
В начале 1970-х, собирая материалы для книги «Сибирь: откуда она пошла и куда она идет. Факты. Размышления. Прогнозы», я без всякой надежды на успех обращусь в иркутское управление КГБ с просьбой запросить из Москвы дело Колчака и Тимиревой. Их арестовали 15 января 1920 года на иркутской железнодорожной станции, арестом руководил 23-летний штабс-капитан А.Г. Нестеров, заместитель командующего войсками Политцентра.
Три-четыре месяца спустя из Общего следственного фонда Центрального архива КГБ в Иркутск придет 19 томов «Дела по обвинению Колчака Александра Васильевича и др.». Среди протоколов, расписок, справок, отбитых на «Ундервуде» 1900-х годов, но часто от руки, иногда невозможных для прочтения, обнаружился клочок серой бумаги, торопливо исписанный химическим карандашом, много раз свернутый, пока не стал удобным для припрятывания.
Я развернул, и потемнело в глазах. Это была последняя записка Колчака Анне Васильевне Тимиревой, до нее не дошедшая; ее отобрали, по-видимому, при ночном обыске перед расстрелом.
При издании и переизданиях книги цензура вымарывала текст записки безоговорочно; мне с трудом удавалось отстоять лишь фрагмент. Вся записка светилась такой любовью 46-летнего Колчака к 26-летней Анне Тимиревой (Сафоновой), таким торжеством их беззащитной взаимной нежности над охватившей землю разрухой, что следа не оставалось от образа адмирала, каким его в те времена представляли.
В поселке Забитуй под Иркутском я разыскал штабс-капитана Нестерова, сухонького старичка, работника местного коммунального хозяйства; он провел 40 лет в лагерях и ссылках за связь с эсэровским Политцентром. От него я услышал подробности ареста Колчака.
Поезд стоял без паровоза, в окружении двух батальонов 53-го стрелкового полка, готовых взорвать рельсовый путь, но не допустить продвижения на восток составов с адмиралом и золотым запасом. В вагоне Колчака было 39 человек; механик телеграфа, делопроизводитель, чиновники для особых поручений толпились в тамбуре и в проходе, не понимая, почему их выталкивают на мороз. В отдельном купе сидели рядом Колчак и Тимирева. Арест Анны Васильевны не предусматривался. Штабс-капитан даже не знал о ее существовании. Но она держала руки Александра Васильевича в своих, настаивая, что в тюрьму пойдут вместе. Они шли под конвоем по льду Ангары, скользя и поддерживая друг друга.
Сидя над архивными папками, я представить не мог, что год спустя встречу жившую на Плющихе в Москве под другим именем Анну Васильевну Тимиреву и, как почтальон из небытия, передам переписанный в мой блокнот текст письма, шедшего к ней полвека.
Анна Тимирева
Но прежде о других бумагах из «Дела по обвинению…» На второй день ареста, томясь в отдельной камере, не зная, что с Александром Васильевичем и еще не разобравшись, перед кем за адмирала ходатайствовать, Анна Васильевна пишет карандашом: «Прошу разрешить мне свидание с адмиралом Колчак. Анна Тимирева. 16 января 1920 г».
Им разрешали короткие совместные прогулки по тюремному двору. Ее ужасала обстановка, в которой оказался Александр Васильевич, о себе она не думала, сердце разрывалось от бессилия помочь, чтобы ему не так было холодно в камере.
Она пишет на волю с надеждой, что добрые люди передадут записку в вагон, где оставались их вещи. Надзиратель, видимо, обещал ей помочь, но, не решившись, отдал письмо в Следственную Комиссию:
«Прошу передать мою записку в вагон адмирала Колчака. Прошу прислать адмиралу — 1) сапоги, 2) смены 2 белья, 3) кружку для чая, 4) кувшин для рук и таз, 5) одеколону, 6) папирос, 7) чаю и сахару, 8.) какой-нибудь еды, 9) второе одеяло, 10) подушку, 11) бумаги и конвертов, 12) карандаш.
Мне: 1) чаю и сахару, 2) еды, 3) пару простынь, 4) серое платье, 5) карты, 6) бумаги и конверты, 7) свечей и спичек.
Всем вам привет, мои милые друзья. Может быть, найдется свободный человек, кот[орый] мне принесет все это, из храбрых женщин.
Анна Тимирева. Сидим в тюрьме порознь».
Она подчеркнула просьбу о свечах: боялась темноты.
Ее до поры не тревожили, только адмирала водили по коридору на допросы. Для Чрезвычайной Следственной Комиссии было неожиданным, с каким достоинством держался Колчак, как спокойно перечитывал протоколы, исправлял неточности, прежде чем поставить подпись. Следователям не дано было знать, что мыслями он был далеко от этих бумаг, вся его тревога была об Анне, одно это теперь занимало его, а приходилось, отвечая на вопросы, рассказывать чужим для него людям про свои экспедиции в Арктику, поиски барона Толля, план возрождения Российского военно-морского флота, разгромленного в Русско-японской войне.
Ему не от чего было отрекаться. Ведший следствие К. Попов в предисловии к изданию стенографического отчета «Допрос Колчака» в 1925 году нашел объяснение странных его слуху показаний: «Он давал их не столько для допрашивавшей его власти, сколько для буржуазного мира…»
На обратной стороне листка со штампом «Адъютант Верховного Правителя и Верховного Главнокомандующего» (видимо, изъятого при аресте адъютанта и использованного за неимением другой бумаги) еще документ: «Чрезвычайная Следственная Комиссия, рассмотрев вопрос о дальнейшем содержании под стражей Анны Васильевны Тимиревой, добровольно последовавшей в тюрьму при аресте адмирала Колчака, постановила: в интересах следствия по делу Колчака и во избежание возможности влияния на Тимиреву сторонних лиц оставить А.В. Тимиреву под стражей. Председатель С. Чудновский, товарищ Председателя Следственной Комиссии К.Попов…»
В роковую ночь, когда Колчаку зачитали постановление ревкома о расстреле, когда уже дымилась на ангарском льду прорубь, к которой потащат казненного, Анна Васильевна слышала топот сапог в коридоре, видела в щель его серую папаху среди черных людей.
Ей не сразу сообщили о казни, долго не решались, но, узнав об этом и не подозревая, что красноармейцы столкнули убитого под воду, Анна потребовала от коменданта тюрьмы тело для захоронения.
Иркутский губернский революционный комитет шлет в Чрезвычайную Следственную Комиссию постановление:
«На ходатайство Анны Тимиревой о выдаче ей тела адм[ирала] Колчака Революц[ионный] Ком[итет] сообщает, что тело погребено и никому выдано не будет.
Управляющий делами (подпись).
Копию этого сообщения объявить Тимиревой».
Власти не знали, что делать с женщиной, виноватой лишь в том, что любила человека по фамилии Колчак.
С мужем Тимиревым, своим троюродным братом, морским офицером, героем Порт-Артура, она рассталась в 1918 году, следы его затерялись в русской эмиграции, хлынувшей с Дальнего Востока в Маньчжурию.
В 1922 году, будучи временно на свободе, она познакомилась с инженером-путейцем В.К. Книпером, вышла замуж, взяла его фамилию. Это не спасало от новых арестов. Когда забирали в пятый раз, спросила следователя, в чем ее обвиняют. Следователь удивился: «Но Советская власть вам уже причинила столько обид…» То есть вы уже потенциально должны быть врагом.
На воле она искала Володю, сына от первого брака; его арестовали и расстреляли в 38-м, когда ему, талантливому художнику, было 23 года. Инженер Книпер терпеливо ждал очередного освобождения Анны Васильевны; он умер в 1942-м.
Анна Васильевна прошла тюрьмы Иркутска, Ярославля, лагеря Забайкалья и Караганды, ссылки по городам и селам России; у нее начинался туберкулез. В конце 50-х, обессилев совершенно, заставила себя написать Генеральному прокурору СССР:
«15 января 1920 г. я была арестована в Иркутске в поезде Колчака. Мне тогда было 26 лет. Я любила этого человека и не могла бросить его в последние дни его жизни. Вот в сущности вся моя вина… В настоящее время мне 67-й год, я совсем больной человек, работа эта мне давно не по силам, она требует большой физической выносливости, но бросить ее я не могу, так как жить мне иначе нечем. С 22-го года я работаю, но из-за непрерывных арестов и ссылок в общей сложности 25 лет у меня нет трудового стажа. Я вновь прошу о своей полной реабилитации, без которой существовать в дальнейшем невозможно».
…Мы встретимся в апреле 1972 года на Плющихе, в ее старой квартире, где теперь жили родная сестра и племянник.
Маленькая седая женщина будет кутаться в вязаный платок, наброшенный на белую с кружевным воротничком блузку.
Говорили о Сибири, перебирали в памяти места, обоим знакомые, и мне долго не хватало духу сообщить, с чем пришел.
Она принесла из соседней комнаты письмо на имя министра культуры СССР, подписанное Шостаковичем, Свешниковым, Гнесиной, Хачатуряном, Ойстрахом, Козловским…
«Убедительно просим вас оказать помощь в получении персональной пенсии А.В. Книпер, урожденной Сафоновой, дочери выдающегося русского музыканта В.И.Сафонова, скончавшегося в феврале 1918 года в Кисловодске. Анне Васильевне 67 лет, у нее плохое состояние здоровья. Не имея никаких средств к существованию, она вынуждена работать в качестве бутафора в Рыбинском драматическом театре, что ей не по силам. В настоящее время Анна Васильевна, незаслуженно находившаяся долгие годы в лагерях и административных ссылках, полностью реабилитирована и прописана в Москве. Но жить ей не на что…» И ответ: гражданке А.В. Тимиревой установлена персональная пенсия в размере 45 рублей.
Анна Васильевна Тимирева
«Как же вы живете?!» — не удержался я. «Мосфильм» поставил на учет: когда в массовых сценах нужны «благородные старухи», мне звонят, я сажусь на трамвай и несусь. Снималась в «Бриллиантовой руке», в «Войне и мире». Помните бал Наташи Ростовой? Крупным планом княгиня с лорнетом — это я!» — «И все доходы?» — «За съемочный день 3 рубля… Хватает на Таганку, на томик Окуджавы, иногда на Консерваторию».
Время говорить о записке.
И я, запинаясь, рассказываю, как искал документы по истории Сибири, как в Иркутск пришло «Дело по обвинению…», и среди бумаг оказалась последняя записка Александра Васильевича, у него отобранная, до нее тогда не дошедшая. Вот мой блокнот…
Анна Васильевна поднялась, прошла в другую комнату. Куда запропастились очки? Не найдя их, опустилась на стул и ослабевшим голосом, с несвойственными ей паузами, попросила меня прочитать вслух. Такое ожидание напряглось в ее зрачках, что мне стало не по себе от растерянности.
Я открыл блокнот и стал читать записку, которую помнил наизусть, но перехватывало горло, как было, когда увидел записку в первый раз.
«Дорогая голубка моя, я получил твою записку, спасибо за твою ласку и заботы обо мне. Как отнестись к ультиматуму Войцеховского, не знаю, скорее думаю, что из этого ничего не выйдет или же будет ускорение неизбежного конца. Не понимаю, что значит «в субботу наши прогулки окончательно невозможны»? Не беспокойся обо мне. Я чувствую себя лучше, мои простуды проходят. Думаю, что перевод в другую камеру невозможен. Я только думаю о тебе и твоей участи, единственно, что меня тревожит. О себе не беспокоюсь — ибо все известно заранее. За каждым моим шагом следят, и мне очень трудно писать. Пиши мне. Твои записки — единственная радость, какую я могу иметь…»
Владеть собой мне удавалось с трудом.
«Продолжайте», — сказала Анна Васильевна.
«Я молюсь за тебя и преклоняюсь перед твоим самопожертвованием. Милая, обожаемая моя, не беспокойся обо мне и сохрани себя. Гайду я простил.
До свидания, целую твои руки».
(Генерал Г.Гайда весной 1919 года командовал Сибирской армией, входившей в состав Русской армии адмирала А.В. Колчака, за невыполнение приказа главнокомандующего был лишен генеральского звания и наград; во Владивостоке возглавил эсеровский мятеж против колчаковского правительства, был арестован и покинул Россию.)
Анна Васильевна сидела, не шелохнувшись, под обтянувшим ее плечи платком, мыслями в далеком страшном времени, когда обваливалось государство, истреблялись народы, злоба и ненависть стелились по выжженной земле. Сквозь стылую Сибирь шел поезд, в морозном окне кружились сугробы и сосны, и два человека сидели рядом, втянутые в грозные события и обреченные стать их жертвами; оба сберегали в своих душах чувство любви, единственную ценность, многими забытую, иными растоптанную, а ими, несмотря на все пережитое, сохраненную.
Потом Анна Васильевна говорила мне: «Не думаю, что на моем веку напишут правду об Александре Васильевиче, все меньше людей, знавших его, испытавших обаяние его своеобразного ума и высокого душевного настроя. Дневниковые записи, которые я веду урывками, усталая, после работы, сама чувствую, суховаты, не способны передать величие этого любящего и любимого человека. Он входил — и все вокруг делалось как праздник. Во все мои прожитые годы, разбуди меня и спроси, чего хочу больше всего на свете, я бы ответила: видеть его. Пробую писать о нем в стихах, но слабо перо мое».
Евтушенко попросил меня помочь встретиться с Анной Васильевной. Я послал Анне Васильевне из Иркутска открытку. Ответ привожу полностью:
«Милый Леонид Иосифович, Вашу открытку получила в больнице, где меня пытаются подремонтировать. Сейчас я дома. Жалею, что не побывали зимою в Москве как хотели. Что касается Вашего друга, то, если ему так уж хочется со мной повидаться — пусть позвонит.
Хотя сейчас лето и его, конечно, нет в Москве. Что буду делать в дальнейшем, сама еще не знаю. В 80 лет все становится затруднительно. Итак, до свидания, проблематичного. Анна Книпер. 27.V.73».
Выбраться на Плющиху Евгению Александровичу долго не удавалось. А в январе 1978 года Анна Васильевна умерла. У ее могилы на Ваганьковском я вспоминаю полупустую комнату, кутающуюся в платок седую сухощавую женщину с пронзительными глазами, слышу рвущийся сквозь ошалелые времена ее спокойный голос — возлюбленной Александра Васильевича Колчака. Над ним была не властна бушевавшая за оградой, казавшаяся смыслом жизни суета:
«Полвека не могу принять, ничем нельзя помочь, и все уходишь ты опять в ту роковую ночь. А я осуждена идти, пока не минет срок, и перепутаны пути исхоженных дорог. Но если я еще жива наперекор судьбе, то только как любовь твоя и память о тебе».
В 2008 году Евтушенко включит стихи Анны Тимиревой в антологию «Десять веков русской поэзии». Жаль, что стихи поэта, ей посвященные, Анна Васильевна не услышала при жизни. Она бы снова искала очки и, смущаясь, просила бы их прочитать.
Евгений Александрович бывал в кругу «изысканных старух», прошедших войны и лагеря, знаменитых «тем, что их любили те, кто знамениты», и, слыша их высокий слог, сам себе он казался «нелепым, как мытищинский кагор в компании «Клико» и «Монтильядо».
(Из книги «Старая рында». См. «Новую газету», № 127 от 12 ноября, № 131 от 21 ноября, № 140 от 12 декабря)
Леонид ШИНКАРЕВ
Смотрите также:
Последний парад белой армии (ВИДЕО)
8 октября мы вспоминаем генерала-лейтенанта Михаила Дитерихса
7 августа 1947 года скончался один из лидеров Белого движения генерал Деникин
За что воевала «Белая гвардия»?
26 января исполняется 93 года со дня смерти генерала Владимира Оскаровича Каппеля
26 января мы вспоминаем генерала Александра Павловича Кутепова
Рыцарь духа — генерал Дроздовский
ПЕРВАЯ ШАШКА РОССИИ. Уникальные фотографии из личного альбома графа Келлера
О «белых» генералах Каппеле, Дроздовском, Скобелеве, их небесных покровителях и не только… (+ВИДЕО)
«Русские без России». Фильм первый
Иван Шмелев: Где оно, счастье наше?
Find more like this: АНАЛИТИКА
Уведомление: 7 февраля — день памяти адмирала Александра Васильевича Колчака | Церковь Успения Богородицы
Уведомление: «Это не люди, это попы» | Церковь Успения Богородицы
Уведомление: «С мечом в руке и с крестом в сердце шла наша армия за правое дело» | Церковь Успения Богородицы
Уведомление: «Подло я не умру». Памяти генерала Е.К. Миллера | Церковь Успения Богородицы
Уведомление: Золото Колчака | Церковь Успения Богородицы
Уведомление: Допрос и расстрел адмирала Колчака | Церковь Успения Богородицы