Кто-то пошутил: когда человек начинает стремиться в рай, жизнь окружающих превращается в ад. Наверное, это в бо́льшей мере ирония. Однако, и у святости, несомненно, есть обратная сторона…
Проблема в том, что жизнь в пустыне и в миру довольно сильно отличаются друг от друга. Рассказывает о. Иоанн Бурдин.
1.
«Со святыми упокой, но жить с ними не приведи, Господи!», — часто вспоминал остроту Иустина Поповича Петр Лопухин, секретарь и казначей Западно-Европейской епархии, которой управлял свт. Иоанн Шанхайский (Максимович).
Десять лет, пока владыка руководил епархией, Петр Лопухин жил с ним в одном доме, готовил еду и разделял стол и был, вероятно, одним из наиболее близко знавших его в то время людей.
В письмах протоиерею Георгию Граббе он на протяжении этих лет описывал своих впечатления от жизни и работы со святым.
Интересно проследить, как первая восторженность сменяется усталостью, раздражением и разочарованием. Причем именно то, что вызывало наибольшее восхищение, начинает вызывать и максимальное раздражение.
Известно, что св. Иоанн Шанхайский был крайним аскетом. Всю жизнь он спал сидя, чтобы «не изнежить тело», в любую погоду ходил босиком или в летних сандалиях и даже с температурой 40 градусов и опухшими и гноящимися ногами не пропускал свое ежедневное служение Литургии.
Поначалу это казалось его секретарю торжеством духа над немощью тела. Однако, что хорошо для пустынника, оказывается вредным для архиерея.
Годы и усталость брали свое, и непосильный аскетизм, просто, мешал ему управлять епархией и общаться с людьми. Доходило до того, что епископ порой засыпал в самый неожиданный момент. В его приемной толпились посетители, а добудиться его было невозможно. Или он был настолько утомлен, что оказывался не в силах на чем-то сосредоточиться.
«Бедный Владыка Иоанн! — писал Петр Лопухин в одном из писем. — Он замучил себя!.. Он не понимает, что у него уже нет прежних сил! Что свою жизнь он часто ведет на нервах и на подъеме, но кончился подъем… Недавно в его хорошую минуту я сказал ему: «Вы понимаете, до чего вы себя довели. Ведь вы в таком состоянии ни на что не годны, вы не можете работать, а только ходить по больницам…» – и он мне впервые сказал, что он устал…».
Смотрите также: Святой странник Иоанн Шанхайский
Собственное равнодушие к уюту оборачивалось иногда равнодушием к другим людям. Не заботясь о себе, он не считает нужным и заботиться о других. Или точнее: не понимает,что другие могут нуждаться в заботе.
Вот, как Петр Лопухин описывает начало учебного года в епархиальном Корпус-Лицее имени Императора Николая II, в котором воспитывали мальчиков-эмигрантов «в православном и национальном духе»:
«А Владыка, кажется, на самом деле не чувствует грязи. Сейчас начинается учебный год, и даже не промыли матрасов и не набили свежей соломой. Для одежды у детей нет ни шкапчиков, ни столиков, ни стульев, раздеваясь, они кладут ее или на пол, или на кровать. И больно, и противно смотреть, а это его совершенно не трогает. Вонь стоит – не чувствует. Я понимаю, что некоторые матери смотрят на него со злобой!».
Все окружающие епископа люди хорошо понимают, что только такой аскет и бессребреник может жить в тех условиях, в которых он живёт, и служить в нищей и разоренной епархии. При этом им также было понятно, что и другой при нем она не будет.
«Как старость приходит толчками, так и сознание неудачи деятельности Архиепископа Иоанна также приходит, как ни противился ему, — с горечью пишет Петр Лопухин через четыре года после знакомства со святителем. — Многие вообще рады, что есть такой подвижник, но никто не хочет иметь с ним дела и общения в жизни».
Смотрите также: Мать Мария (Скобцова). Как Господь открывает истинную сущность вещей
2.
Мать Мария (Скобцова) была человеком удивительно милосердным. Она готова была идти в самые страшные трущобы, чтобы вытащить оттуда человека, нуждающегося в помощи.
«Каждый из них требует всей вашей жизни, ни больше — ни меньше. Отдать всю свою жизнь какому-нибудь пьянице или калеке, как это трудно!», — писала она.
Это и в самом деле было трудно. Большей частью потому, что «отверженные», которым делалось добро, не только принимали его, как должное, но и стремились прихватить ещё что-нибудь сверху за счёт других «несчастных» или родных матери Марии.
Так, наркоманка, которую она приютила, на следующий же день стащила у ее дочери деньги. Чтобы снять с нее подозрения, монахиня подбросила под диван собственные деньги и упрекала всех за необоснованные подозрения.
В тот раз воришка расплакалась и вроде бы раскаялась, но были ли эти упрёки приятны близким матери Марии?
А случалось подобное нередко. С той же легкостью, с какой она прощала реального преступника, она обрушивалась с упреками на тех, кто вывел его на чистую воду.
Много претерпел в этом смысле ее многолетний помощник Федор Пьянов, человек «большой доброты и благородства», благодаря которому все благотворительные проекты монахини и держались кое-как на плаву.
Ему постоянно приходилось улаживать неприятности с госорганами, в которые мать Мария ввязывалась по широте натуры и из любви к людям, и призывать к порядку тех, «помощников» монахини, кто крал уж совсем беспардонно.
Так, однажды, она уговорила Пьянова, назначить одного родовитого эмигранта директором дома отдыха в Нуази–ле–Гран. Пьянов согласился и назначил.
Несколько месяцев спустя он приехал из Парижа в Нуази. По дороге к дому отдыха местный лавочник спросил Федора, когда хозяйственное управление дома вернёт ему долг — 200000 франков.
Тут же проверив все документы, Пьянов обнаружил поддельную расписку: деньги на выплату долга новый директор, просто, прикарманил.
Пойманный за руку, он признался в растрате. Обращаться в суд Пьянов не собирался, но денег на содержание больных и без того не хватало: директора надо было убирать.
Однако, узнав об этой ситуации, мать Мария категорически выступила против увольнения, а своего помощника обвинила в бесчеловечности.
Смотрите также: «От сберегания себя люди нищают»
Аналогичная история случилась позже во время немецкой оккупации. В Нуази был назначен новый садовник. Однажды Пьянов узнал о странном происшествии: садовник повесил собаку.
Федор Тимофеевич приехал, чтобы проверить слух, и обнаружил, что садовник крадет продукты и сбывает их на черном рынке. Он тут же сообщил об этом монахине и потребовал увольнения вора. И снова, как и в первый раз она обвинила его в бессердечии и бесчеловечности.
И это были только самые вопиющие случаи. Других, более мелких, тоже хватало. Только такой терпеливый и незлопамятный человек, как Федор Пьянов мог продолжать помогать ей и не обращать внимание на ее резкие и несправедливые слова.
Ее милосердие к людям было сознательным и целенаправленным. То, что она делала, полностью соответствовало словам Исаака Сирина, которые она как-то выписала для себя:
«Если милостив не бывает выше своей правды, то он не милостив, — то есть настоящий милостивый не только дает милостыню из своего собственного, но и с радостью терпит от других неправду, и милует их».
Проблема в том, что жизнь в пустыне и в миру довольно сильно отличаются друг от друга. Можно простить разбойника, который залез к тебе в пещеру и оставил тебя без обеда. Куда сложнее простить вора, который лишил пропитания несколько десятков человек. И твоя доброта к нему очень часто может обернуться несправедливостью к тем, кто пытается этому вору помешать, заботясь, собственно, не о своем кармане, а о тех, кого он обокрал. Что, в общем, и случалось иногда с прекрасной и святой женщиной, матерью Марией Скобцовой.
Find more like this: АНАЛИТИКА
