Андрей Самохин
I. СОМНЕНИЯ СВЯТИТЕЛЯ ТИХОНА
Тихон стоял в алтаре Успенского собора Кремля 21 ноября 1917 года. На Горнем месте — один. Рядом были митрополиты Владимир и Платон, только что облачившие его в великолепные старинные одежды предшественников. За раскрытыми Царскими вратами волновалось море народа. Все со свечками в руках, как на Пасху.
И все же он был один. А перед ним стоял его крест — такой маленький с виду — на белом клобуке Патриарха. Клобук ждал его головы. Народ внизу ждал чуда — воскресения России, исчезновения большевиков, как дурного сна… Что он может сделать? «Господи, да минет меня чаша сия». Но нет, поздно. Он посмотрел вбок — на восточной стене главного собора России высилось распятие. Руки Христа были оторваны снарядом…
Он станет 11-м Патриархом в истории России и первым после 200-летнего перерыва. Что он чувствовал в этот момент? Может быть, вспоминал детство: старинный, уютный Торопец с дымками, галками на золотых крестах, веселым базарным гомоном, сквозь который он, маленький Вася — сын священника Иоанна Беллавина, бежит в духовное училище. Ученики, шутки ради размахивая перед Василием самодельным кадилом, восклицали: «Вашему Святейшеству многая лета!», а в семинарии его прямо прозвали «патриарх». Петербургская духовная академия, преподавание богословия и французского языка в Псковской семинарии, первые проповеди, и вот — пострижение в монахи под именем Тихона… Могучий бас архидиакона Розова гудел торжеством: «Божественная благодать, немощная врачующи… посаждает на престоле святых первосвятителей российских Петра, Алексия, Ионы, Филиппа и Ермогена…отца нашего Тихона, Святейшего Патриарха великого града Москвы и всея России… » «Аксиос! Аксиос! Аксиос!» (греч. Достоин!) — громогласно отвечал хор.
Добродушный Тихон, став епископом Люблинским, служил в Холмской земле, смягчая отношения людей многонационального края. Найдя полный хозяйственный беспорядок в одном из привисленских монастырей, возглавляемых графиней-игуменьей, он заявил об этом архиепископу. Игуменья, разгневавшись на молодого епископа, помчалась в Петербург к влиятельным знакомым. Синод, как обычно, решил все «замять» и отправил Тихона подальше — епископом Алеутским и Аляскинским. Он хорошо помнил тот пароход «Шампань», что доставил его в далеком 1898 году из Гавра в Нью-Йорк, встречу в порту и первую речь, с которой он обратился к американской пастве. Дикие леса, холодные реки. Владыка плывет с туземцами на утлой байдаре в глухие бедные поселения алеутов, несет байдару на плечах через болота, спит на земле, воюет с гнусом. Он был единственным среди спутников, кто ни разу не заболел за время этих путешествий… В больших городах он служит на церковно-славянском и английском, закладывает камни для новых соборов… В 1907-м его переводят обратно в Россию — на Ярославскую кафедру. Православные американцы плачут, прощаясь со своим добрым пастырем…
…Обряд интронизации тянется мучительно долго. Свечи в руках людей кажутся Тихону отблеском пламени, приуготовленного России. Он видел, как все это начиналось: яростная злоба и ложь в газетах, всеобщая волна озверения и растления, постепенно затоплявшая Русь… Пророчества отца Иоанна из Кронштадта… Его ведь не слышали во дворцах! Его не хотели слышать и многие архиереи, погрязшие в корысти, — «теплохладные»… Как далеко отстояли от своей паствы иные пастыри, как часто вели себя недостойно! Лазареты войны: искалеченные люди, гной перевязок, а рядом, всего лишь за стеной, подгулявшие сытые купцы на лихачах, высокомерные господа… Генералы и царедворцы предали Царя, Церковь промолчала… А ведь за все это непременно должна была случиться расплата! На Церковном соборе в августе возникли споры о патриаршестве. Говорили: Синод, созданный Петром, стал одним из государственных винтиков, а патриархи когда-то могли на равных говорить и спорить с государями, они и были вторыми государями, совестью народа. Теперь нет Царя, так пусть у народа будет Патриарх! Многие возражали: «противоречит соборности», вспоминали о Никоне, злоупотребившем патриаршей властью, спровоцировавшем раскол, гонения… И все же постановили — быть Патриарху. Иеромонах Алексий — отшельник, отвыкший от земного, — после молебна в храме Христа из трех бумажек вытянул его имя… Но почему он? Архиепископы — Антоний, Арсений — они достойней… Что же теперь будет?
Если бы Тихон сквозь марево свечей и ладанный дым мог заглянуть в ближайшее будущее, то наверняка бы содрогнулся. …Разгон Учредительного собрания, грабежи, аресты, голод, заложники, позорный Брестский мир, «Декрет о свободе совести», тут же прозванный декретом о свободе от совести», кощунства, вскрытия мощей… А на другом конце: пыль по степи — лошади, погоны, — Белое движение идет с Дона освобождать Россию от «совдепии». Горящие глаза и… виселицы, рвы с трупами. В церквах по всей России читается послание Патриарха Тихона с анафематствованием большевиков-безбожников. В это же время к нему приезжают посланцы от Деникина с просьбой благословить белых. Не благословляет: «большевики — наказание и испытание России. Мечом их не победите — только кровь русскую напрасно прольете». В ответ на кощунства и ограбления церквей в городах по всей стране собираются многотысячные крестные ходы. Против верующих власти выставляют броневики и пулеметы — убитых никто не считает… Вскоре появляются и первые новомученики: зверски умерщвленные священники, митрополиты, епископы. Патриарх пишет в Совнарком обличительные письма, пытается усовестить, одновременно подчеркивая, что не дело Церкви свергать попущенную Богом власть, отводит обвинения в «контрреволюционном заговоре» духовенства. Все тщетно! Тихон чувствует себя словно стоящим босиком на остром высоком шпиле: большевики арестовывают и расстреливают распространяющих его послания, яростно рычат на него в газетах, сужают круги, но… не решаются броситься и растерзать. Совет объединенных приходов Москвы организовал из безоружных горожан-добровольцев охрану патриарших покоев на Троицком подворье. В случае ареста ударят в набат, а звон подхватят все «сорок сороков» Москвы, призывая москвичей на всеобщий крестный ход. Комиссары не уверены, что красноармейцы будут стрелять… Только в ноябре 1918 года власти впервые решатся на домашний арест Патриарха, но вскоре освободят под давлением верующих и… из соображений «большой политики».
Кровь… сколько ее будет пролито. Немало людей (не только большевиков и «сочувствующих», но и часть священников) попытаются обвинить в этом и Патриарха. .. Голод 22-го года… В губерниях умирают сотнями тысяч, неубранные трупы, людоедство. «Почему бы Церкви не отдать свои богатства голодающим, ведь это было бы по-христиански?!» — с дьявольским лукавством вопрошают большевистские газеты. «Церковь готова отдать все, что не касается непосредственно церковных треб», — пишет Патриарх в ПОМГОЛ (комиссия помощи голодающим при ВЦИК). Священники в приходах приготовились добровольно сдавать драгоценные оклады икон, подвески, камни, а вместо священных сосудов и крестов паства готова вносить соответствующие суммы деньгами и хлебом. Нет, большевикам нужно другое: после притворного согласия с Патриархом выходит постановление ВЦИК о насильном изъятии церковных ценностей. Ленин пишет знаменитое закрытое письмо с призывом надолго проучить эту публику» и «расстрелять как можно больше реакционного духовенства». В это же время большевистское руководство направляет деньги на «раздув мирового пожара» своим подельникам в другие страны, да и про себя не забывает: «народные» комиссары едят на посуде из Зимнего дворца, а их жены щеголяют в царских бриллиантах. Патриарх Тихон призывает паству добровольно жертвовать голодающим, в то же время прямо называя насильные изъятия святотатством. Паства начинает сопротивляться. Власть отвечает расстрелами… После одного из таких происшествий в Шуе большевики инсценируют суд над Церковью. Святейшего вызывают… свидетелем, хотя обвинитель периодически оговаривается — «обвиняемый гражданин Беллавин»…
На одном из крестных ходов в Москве ему исступленно кричат из толпы: «Отец родной, освободи нас! Веди нас на Кремль!» Как может, он утишает страсти: не против «властей земных» брань Церкви, против «духов злобы поднебесной»! А духи эти, войдя в людей, щурились ныне с древней Кремлевской стены на море хоругвей…
Доброжелатели предлагают ему побег за границу «спасти себя для России, для Церкви» — он отвергнет это с улыбкой: «Мое место здесь». Гораздо труднее отвергнуть назревшее внутри — высказать богоборцам в лицо все, что он о них думает, пострадать, стать мучеником… А что будет с Церковью, с паствой? Нет, он не может и этого…
На следующий день после суда — вновь домашний арест, а через несколько дней: блики фар, озабоченные квадратные лица чекистов, черная машина: Патриарха конвоируют к новому месту заключения — в Донской монастырь. Его чуть не каждый день таскают на допросы в ЧК, советские газеты полнятся грозными заголовками: «Тихон кровавый», «Положить конец тихоновщине!» Встревоженный келейник спрашивал Патриарха после очередного допроса: «Ну как там?»- «Уж очень строго допрашивали». — «Что же вам будет?» — «Голову обещали срубить» — как всегда добродушно отвечал Тихон.
Воспользовавшись травлей патриарха, поднимаются наиболее активные и одиозные из «обновленцев» — «Живая Церковь» (просоветская обновленческая организация, получившая свое имя по первому номеру одноименного журнала, подготовленного московским священником С. Калиновским), «живоцерковники», метко прозванные современниками «живцами». Вломившись ночью с сотрудниками ГПУ в келью к арестованному Тихону, главные «живцы» протоиерей Введенский, священники Красницкий, Белков, Калиновский, псаломщик Стадник требуют, чтобы тот отошел от церковной власти и даже снял с себя сан, стал мирянином… Грозят, настаивают: «Мы будем защищать права Церкви, мы друзья Советской власти, а вы — ее враг. Дела церковного управления стоят». Отказавшись снять сан, Тихон поручит явившимся передать печать и канцелярию своему заместителю митрополиту Агафангелу и, благословив, выпроводит непрошеных гостей за дверь. Но вместо этого «живцы» заявят, что Патриарх якобы передал им всю полноту церковной власти, образуют Высшее церковное управление, начнут смущать и раскалывать души пастырей и их прихожан. Захотят отменить монашеский обет девства и закрыть монастыри, перейти с церковно-славянского на русский язык в богослужении, поминать за здравие «благовернейший Совнарком»… На радость и при активной поддержке ГПУ узурпаторы лично будут составлять списки «реакционного духовенства», не признавшего ВЦУ, — расстрельные списки. Перед тем как передать их чекистам для исполнения, «живцы» станут своим «решением» отлучать жертвы от Церкви…
Один за другим от своего заточенного архипастыря отрекаются и переходят на сторону обновленцев епископы и священники — кто от испуга, кто поверив клевете советских газет и журнала «Живая Церковь», кто прельстившись выгодной должностью. За год в ведении ВЦУ будет уже две трети православных приходов России… Все уверены: Патриарха или расстреляют, или заточат до конца жизни. Тогда Тихон и подпишет это заявление в Верховный Суд. Составленное явно не им, оно содержало тот «минимум лояльности», которого от него ждали Советы: «…я заявляю Верховному Суду, что я отныне Советской власти не враг. Я… решительно отмежевываюсь как от зарубежной, так и внутренней монархическо-белогвардейской контрреволюции». Патриарха выпустят из-под ареста, разрешат служить. К воплям «Убийца!» — «слева» теперь прибавятся крики «Соглашатель, отступник!» — «справа»… «Пусть погибнет имя мое в истории, только бы Церкви была польза», — отвечает Тихон. «Легализовавшись», он не будет просить власти поддержать его против обновленцев, а будет просто служить в Москве и в Питере — где в храме, а где и на паперти (если храм осквернен «живцами»). И потекут священники и епископы, изменившие своему пастырю, в патриаршую келью, станут принародно каяться… За несколько месяцев краткое торжество «живцов» исчезнет «яко дым».
На время утихнут «расстрельные процессы над священнослужителями, многих выпустят из тюрем. Тихон чуть было не согласится перейти в церковной жизни на новый стиль календаря, как хочет Совнарком, но категорически откажется называться «Патриархом всего СССР». В дальнейшем он с горечью убедится, что предел уступок, требуемых советской властью, лежит за гранью верности Христу. «Не слишком ли я уступил?» — спрашивал он сам себя. До конца жизни он будет мучительно балансировать, не рискуя больше публично осуждать власть, размышляя с доверенными лицами о «катакомбах «, но так и не призвав Церковь уйти туда. На него будут охотиться, попытаются разбить голову дубинкой, ткнут ножом в бок при выходе из храма, по ошибке вместо него застрелят его любимого секретаря и келейника Якова Полозова… Компромиссы с богоборцами троекратно усилятся после его смерти….
…»Мно-о-огая л-е-ета-а!» — звучал под сводами, завершая чин интронизации, бас архидиакона. Пора! Тихон вздохнул и шагнул к белому патриаршему клобуку, который уже держали на весу митрополиты. Наклонил голову — клобук пришелся впору.
II. ПРАВЕДНИК И ЭПОХА
Будущий Патриарх всея Руси Василий Беллавин родился 19 января 1865 года в погосте Клин Псковской губернии, в семье потомственного священника Иоанна Тимофеева Беллавина. Фамилия эта была довольно распространена на Псковщине и давалась исключительно людям духовного звания (в подавляющем большинстве современных «мирских» изданий фамилию Беллавин вслед за советскими газетами 20-х годов искажают, опуская одно «л»). С детства Тихон был очень добродушным, кротким и богобоязненным без лукавства и «святошества». Его ученик по Псковской семинарии Борис Царевский вспоминал, как молодой преподаватель Василий Иванович посетил их дом. «Ты заметила, какие у него глаза? — спросила после его ухода мать Царевского свою дочь. — Чистые, ясные, как у голубя». «От него веет теплом и добродушием, и он такой умный…» — отозвалась та. Отец, допивавший чай, деловито предостерег обеих: «Вы не смотрите, что он говорун и веселый такой. Его еще в студенчестве прозвали Патриархом, и дорога ему одна — в монахи».
Постригшись в 1891 году под именем Тихон, он всего через 6 лет становится епископом Люблинским — самым юным из российских иереев. После семь лет служит в далекой Америке… А на родине в это время началась и бесславно закончилась русско-японская война, гремят взрывы терактов, полыхает Первая революция… Сторонники «великих потрясений» все яростнее раскачивают корабль под названием «Россия». Владыка Тихон писал в ноябре 1905-го из Нью-Йорка: «Кажется, все правящие потеряли голову. Бог знает, к чему это все приведет. Ужели Господь до конца прогневался на нас?»
Тихон возвращается в Россию, служит в Ярославской епархии, а с начала войны — в Литве. Он все время в дороге — освящает лазареты, обходит тяжелораненых, исповедует и причащает войска на передовой, отпевает убитых. Храмы, где он служит, всегда переполнены, а под благословение к владыке хотят попасть и католики, и староверы…
Наступает роковой 1917-й. Февральские события, отречение царя, Временное правительство, толпы пьяных дезертиров на улицах, митинги… В Церкви, как и во всем государстве, разлад. Новый обер-прокурор Синода В.Н. Львов объявил свою персону «центром религиозного и общественного движения», провозгласил, что демократия и социализм ничем не отличаются от христианства, и издал распоряжение следить за архиереями и доносить ему об их настроениях. Шесть архиепископов — и среди них Тихон — выступили с заявлением о несогласии с такой политикой. В отместку Львов сам подобрал новый состав Святейшего синода из толерантных иерархов. Его детище — газета «Московский церковный голос», где заправлял «прославившийся» позже протоиерей А.И. Введенский, стала рупором «обновленцев». Прозванные «обнагленцами», они призывали зачеркнуть прошлое Русской православной церкви, снять священникам рясы, проклясть «царизм»… Устав от безвластия и отвергнув ставленников Львова, 21 июня 1917 г. Москва сама избрала себе архиепископа — Тихона.
Состоявшийся вскоре освященный церковный собор долго (более 2 месяцев) и жарко спорил о возрождении патриаршества. Пока соборяне спорили, за окнами все чаще раздавалась ружейная, а затем и орудийная стрельба — большевики захватывали Первопрестольную. Предстояло заслушать еще 90 ораторов, но от группы Кубанского казачьего войска выступил граф П.М. Граббе, потребовав прекратить прения и немедленно проголосовать за установление патриаршества. В итоге голосованием были намечены три кандидатуры популярных архиепископов. Когда в древнем Кремле уже сидели комиссары, в храме Христа Спасителя состоялась процедура «Божиего выбора» — жребия, по которому Патриархом выпало быть Тихону. Когда ему принесли определение собора, он сказал: «Ваша весть об избрании меня Патриархом является для меня тем свитком, на котором написано «Плач и стон и горе», и каковой свиток должен был съесть пророк Иезекииль <…>. Подобно древнему вождю еврейского народа, пророку Моисею, и мне придется говорить ко Господу: «Для чего ты мучишь раба Твоего? И почему я не нашел милости пред очами Твоими, что ты возложил на меня бремя всего народа сего? <…> Я один не могу нести всего народа сего, потому что он тяжел для меня…»
На первый советский первомай, прозванный в Москве «иудиной Пасхой» (он пришелся на среду Страстной седмицы), когда редкие колонны демонстрантов шли мимо Никольских ворот Кремля, красное полотнище, заслонявшее икону Николая Чудотворца на воротах, вдруг само собой порвалось и из-под него засиял старинный образ. Некоторые красноармейцы снимали шапки и крестились… 9 мая в день праздника Николая Чудотворца по требованию народа из всех московских церквей был совершен крестный ход к Никольским воротам. Всего собралось около 400 тысяч человек. Накануне многие его участники причащались и готовились к смерти. ЧК в расклеенных объявлениях обещала «стереть с лица земли» всех, кто будет выступать «с речами и действиями против Советской власти». Но вместо речей — пение кающихся, вместо оружия — крестное знамение. Сам Ленин в окружении китайцев-часовых смотрел с Кремлевской стены на запруженную площадь, быстро и деловито записывая что-то в блокнот…
За несколько месяцев до этого Патриарх Тихон написал в своем послании с анафемой большевикам: «…Опомнитесь, безумцы, прекратите ваши кровавые расправы. Ведь то, что творите вы, не только жестокое дело, это поистине дело сатанинское…» При этом Святейший обращался к своей пастве: «Чадца мои! Пусть слабостью кажется иным эта святая незлобливость Церкви, эти призывы наши к терпеливому перенесению антихристианской вражды и злобы <…> но мы умоляем вас <… > не отходить от этой единственно спасительной настроенности христианина <… > на путь восхищения мирской силы или мщения…»
Существует ус
Find more like this: АНАЛИТИКА