21 декабря — день памяти генерала от кавалерии Фёдора Артуровича Келлера.
Кто в Российской императорской кавалерии не знал графа Келлера? Герой Первой мировой войны генерал-лейтенант Келлер был одним из двух высших военачальников, кто в позорные дни февраля 1917 г. проявил верность своему Государю, отправив в ответ на сообщение об отречении Императора Николая II телеграмму «Прикажи Царь, придем и защитим Тебя».
От Русской армии в последние десятилетия ее славной истории неотделима была его высокая фигура, до старости сохранившая юношескую худобу и гибкость, лицо с внушительными «кавалерийскими» усами, громовой командный голос, слава сурового и требовательного, но и заботливого начальника. Во всем – от внешности до убеждений, от подвигов до чудачеств, – Свиты его величества генерал-от-кавалерии граф Федор Артурович Келлер воплощал собою дух российского воинства, дух Суворова и Багратиона, Кульнева и Милорадовича, Ермолова и Скобелева…
Сорок лет служил граф Келлер Российской Империи, впервые понюхав пороху еще в последнюю из Турецких войн. Он отправился на нее девятнадцатилетним юношей без ведома своих родителей после окончания приготовительного пансиона Николаевского кавалерийского училища, вступив вольноопределяющимся второго разряда в 1-ый Лейб-драгунский Московский его величества полк.
Еще формально не состоя в военной службе (которая для него официально «считалась с 1877 года сентября 1 дня»), 30 августа он выступает с полком на театр военных действий.
Известные из военной истории названия – Силистрия, Туртукай, Плевна, Шипка, Адрианополь – места первых боев молодого «вольнопера». Там, в отряде славного Скобелева, получает он и первые свои боевые награды – знаки отличия Военного Ордена IV-ой степени – «за отличия в делах под Шейновым», – и III-ей – «за занятие станции Семенли Тернова».
Впрочем, о своем награждении граф через тридцать лет скромно рассказывал своему подчиненному С.А.Топоркову так: «Сам не знаю, за что! Первый крест получил по своей неопытности: ординарцем вез приказание и вместо штаба наскочил на турецкий окоп. Турки обстреляли меня, а начальство увидало и наградило. А второй крест за то, что проскакал горящий мост. Вот и все!..»
«Вот и все», – но солдатскими Георгиями Ф.А. Келлер гордился всю жизнь и не снимал их, даже достигнув генеральских чинов. А в первый офицерский чин (в прапорщики) он был произведен за отличие «Высочайшим приказом в 31 день марта 1878 года», через полтора месяца выдержав в Тверском Кавалерийском юнкерском училище экзамен на право производства в следующие чины.
Граф Ф. А. Келлер с детьми: Павлом (1883—1980) — справа; Александром (1887—1944) и Елизаветой (1885—1965) — сидят
Через два года по распоряжению начальства корнет Келлер переводится в 6-ой гусарский Клястицкий полк и тянет в нем обычную служебную лямку от корнета до ротмистра, более семи лет командуя эскадроном, а в 1888–1889 годах проходит обучение в Офицерской кавалерийской школе (в отделе эскадронных командиров), окончив курс «отлично». В штаб-офицерских чинах (в подполковники в 1894 и в полковники в 1901 году он был произведен «за отличия по службе») граф Келлер служит в 24-ом драгунском Лубенском, 23-ем драгунском Вознесенском, 11-ом драгунском Харьковском полках, командует Крымским дивизионом, а затем – 15-ым драгунским Александрийским и Лейб-гвардии Драгунским полками.
В 1907 году полковник Келлер назначается флигель-адъютантом к его императорскому величеству, а через четыре месяца производится в генерал-майоры (опять же «за отличие») с зачислением в Свиту его величества. Два года (1910 – 1912) он командовал 1-ой бригадой Кавказской кавалерийской дивизии, а Великую войну встретил генерал-лейтенантом, в должности начальника 10-ой кавалерийской дивизии.
Отличный строевик, неоднократно бравший призы за стрельбу, рубку и верховую езду, «весьма искусно», по воспоминаниям подчиненных, отбивавшийся пикой от пяти всадников, граф Федор Артурович представлял собой идеал службиста в лучшем смысле этого слова. «Службу я люблю и работаю с восьми часов утра до восьми часов вечера и с восьми часов вечера до восьми часов утра. Надеюсь, что все мы так же будем работать», – так знакомился граф Келлер с офицерами, вступая в командование Александрийским полком. (Александрийцы, а впоследствии 1-ый Оренбургский наследника цесаревича полк, входивший в 10-ую кавалерийскую дивизию, были его любимыми полками.)
И действительно, суровый и требовательный командир немилосердно гонял своих подчиненных, готовя их к будущей боевой работе и стремясь развить в каждом солдате инициативу, самостоятельность и понимание своего места в бою.
Высочайший смотр 3-го кавалерийского корпуса 29 марта 1916 года. За Государем в шеренге слева направо: командир корпуса генерал граф Келлер, генерал А.А. Брусилов, Великий Князь Дмитрий Павлович. Фото из личного архива графа Келлера
Свои взгляды на обучение солдата он изложил в серии брошюр «Несколько кавалерийских вопросов», изданной в Петербурге.
«Ознакомившись близко с нашим солдатом, прозаведывав пять лет новобранцами, прокомандовав более десяти лет эскадронами и девять лет отдельными частями (брошюра написана в 1910 году. – А.К.), я убедился в том, что все зависит от воспитания и обучения нашего солдата, – писал Ф.А Келлер. – … Если дать нашему солдату поуправлять самостоятельно конем, требовать сознательной езды, сознательного исполнения всякой команды и приема, если похвалить и поощрить его за сметку, находчивость и самостоятельность решения в дозоре или разъезде, которое он при обыкновенном воспитании боится проявить, то получится рассуждающий, находчивый, умный человек, интересующийся конным делом и легко схватывающий даже сложную обстановку».
Одиночная выездка, обязательно в поле (манежа не признавал!), рубка лозы, стрельба с коня на скаку по разложенным на земле бумажным мишеням, на маневрах – переправы через реки вплавь, без мостов и бродов, невыполнимые приказы, которые выполнялись после грозного начальственного окрика: «Да потрудитесь!» – так готовил своих солдат к войне граф Келлер.
И известие о начале войны в его 10-ой кавалерийской дивизии, по воспоминаниям одного из офицеров, было встречено «с большим подъемом и большою уверенностью в себе».
Хорошо подготовленные к боевой работе полки любили своего командира и верили ему, и слава графа Келлера в 1914–1916 годы неотделима от славы его полков.
«В победных реляциях Юго-Западного фронта все чаще и чаще упоминались имена двух кавалерийских начальников – только двух – конница в эту войну перестала быть «царицей поля сражения» – графа Келлера и Каледина, одинаково храбрых, но совершенно противоположных по характеру: «один пылкий, увлекающийся, иногда безрассудно, другой спокойный и упорный»,– писал позднее генерал А.И. Деникин, вспоминавший, что Келлер водил в бой свои войска «эффектно и красиво, как на батальных полотнах старой школы», но при этом без всякой преднамеренной рисовки – «это выходило само собой»…
* * *
Иногда кажется, что судьба, несмотря на всю свою прихотливость, имеет какие-то внутренние закономерности, и не случайно именно личность прирожденного кавалериста графа Келлера навсегда осталась связанной с боем под деревней Ярославице 8 августа 1914 года, названным военными историками «последним конным боем» Великой войны (а может быть, и всей мировой истории: столкновения конных масс в 1919–1920 годы в счет не идут, так как законы Гражданской войны значительно отличались от «классических»).
Под Ярославицами столкнулись две кавалерийские дивизии: на подготовившуюся к бою, построенную в несколько линий и занимавшую выгодную позицию на возвышенностях австрийскую 4-ую кавдивизию генерала Э.Зарембы (21 эскадрон) граф Келлер, не задумываясь, бросил 10 (по другим источникам, 7) эскадронов Новгородских драгун, Одесских улан и Ингерманландских гусар, бывших в этот момент у него под рукой (Оренбургские казаки ввязались в бой с приданным дивизии Зарембы ландверным полком). Рискованные действия русского начальника дивизии могли бы окончиться плачевно, если бы… граф Келлер не был бы самим собой.
«Генерал граф Келлер обладал присущей только выдающимся военачальникам способностью наэлектризовывать войска, воодушевлять и увлекать массу на самые отчаянные и опасные предприятия и на блестящие подвиги и на тяжелые жертвы», – писал о своем командире участник того боя, полковник А. Сливинский.
И исход боя был решен как этим счастливым талантом русского полководца, так и его личным мужеством и самоотверженностью. В самую трудную минуту, когда между уланскими и драгунскими эскадронами прорвался свежий эскадрон австрийских драгун (из второй линии), граф со штабом и взводом Оренбургских казаков своего конвоя лично бросился на врага и боковым ударом смял его…
Начальник 10-й кавалерийской дивизии генерал-майор граф Ф.А. Келлер вручает Георгиевский крест вахмистру 1-го Оренбургского казачьего полка. Фото из личного архива графа Келлера
А тем временем предусмотрительно расположенные Келлером за левым флангом дивизии, уступом, два эскадрона Ингерманландских гусар под командой ротмистра Барбовича (будущего известного кавалерийского генерала Белой армии) стремительно выдвинулись вперед и, охватывая фланг противника, опрокинули и погнали его.
Преследование скоро превратилось в избиение. До 300 убитых и тяжело раненых австрийцев осталось на поле боя, более 650 человек было взято в плен, 8 орудий, пулеметы, дивизионная походная канцелярия стали нашими трофеями, – при 150 убитых с нашей стороны.
«Бой 10-ой кавалерийской дивизии 8/21 августа 1914 года представляет редчайшее явление в событиях Великой европейской войны, являя собой типичный образец кавалерийского боя со всеми фазами его развития, исключительный как по количеству участвовавших в схватке всадников, так и по наличию в нем чисто кавалерийского “сhос’а” (здесь: лобового столкновения конных частей.– АК.)»,– так оценивал этот бой полковник Сливинский.
* * *
Крупных кавалерийских сражений больше не было, но война продолжалась. За геройские действия во главе 10-ой кавалерийской дивизии, а позднее – 3-го конного корпуса граф Келлер удостаивается награждения Орденом Св. Георгия IV-ой (1914) и III-ей (1915) степеней и Георгиевским Оружием (1916). Еще в конце 1914 года императрица Александра Феодоровна, шефским полком которой граф Федор Артурович командовал в мирное время (15-ым драгунским Александрийским в 1904–1906 гг.), так отзывалась о нем в разговоре с офицером-Александрийцем С.А. Топорковым: «Ваш бывший командир полка граф Келлер делает что-то невероятное. Со своею дивизиею он перешел уже Карпаты и несмотря на то, что государь просит его быть поосторожнее, он отвечает ему: «иду вперед». Большой он молодец…»
Так выглядели действия графа Келлера со стороны, из далекого Петрограда. На людей же, видевших его в боевой обстановке, они производили еще более сильное впечатление, и недаром старый генерал (который, несмотря на свои шестьдесят лет, всегда старался быть поближе к бою) был кумиром как офицеров, так и солдат. Генерал П.Н. Краснов, также послуживший под его началом, так описывал один из эпизодов прорыва 3-им конным корпусом австрийских укрепленных позиций в Буковине в конце апреля 1915 года, за который Ф.А. Келлер был награжден Орденом Св. Георгия Ш-ей степени:
«Я помню, как гр[аф] Келлер повел нас на штурм Ржавендов и Топороуца. Молчаливо, весенним утром на черном пахотном поле выстроились 48 эскадронов и сотен и 4 конные батареи. Раздались звуки труб, и на громадном коне, окруженный свитой, под развевающимся своим значком явился граф Келлер. Он что-то сказал солдатам и казакам. Никто ничего не слыхал, но заревела солдатская масса «ура», заглушая звуки труб, и потянулись по грязным весенним дорогам колонны. И когда был бой – казалось, что граф тут же и вот-вот появится со своим значком. И он был тут, он был в поле, и его видели даже там, где его не было. И шли на штурм весело и смело»… «Светлым ореолом был окружен этот военный до мозга костей человек», – вспоминал бывший начальник штаба 10-ой кавалерийской дивизии генерал-лейтенант А.В. Черячукин.
Но беспощадная история потребовала от старого генерала, помимо обычного мужества солдата, еще и другого рода мужества… И в первые дни «Российской республики», в марте 1917 года, граф Келлер стал одним из немногих старших начальников, которые решительно заявили о верности вероломно свергнутому Государю.
Судьба графа Келлера вступала в свой трагический период.
* * *
Телеграфные известия из Петрограда об отречении императора, смутные и неопределенные, вселявшие тревогу за будущее России, не могли не насторожить убежденного монархиста графа Келлера, ни минуты не скрывавшего своего неприятия начинавшихся перемен. По воспоминаниям А.Г. Шкуро, командир 3-го конного корпуса собрал представителей от каждой сотни и эскадрона вверенных ему частей:
« – Я получил депешу, – сказал граф Келлер, – об отречении Государя и о каком-то Временном правительстве. Я, ваш старый командир, деливший с вами и лишения, и горести, и радости, не верю, чтобы государь император в такой момент мог добровольно бросить на гибель армию и Россию. Вот телеграмма, которую я послал царю (цитирую по памяти): «3-й конный корпус не верит, что ты, государь, добровольно отрекся от престола. Прикажи, царь, придем и защитим Тебя».
– Ура, ура! – закричали драгуны, казаки, гусары. – Поддержим все, не дадим в обиду императора.
Подъем был колоссальный. Все хотели спешить на выручку плененного, как нам казалось, Государя…»
Но подъем солдатской массы не был разделен старшими начальниками. Последовав общему течению событий, опасаясь неповиновением разжечь междоусобную рознь, гибельную для воюющей державы (никто не знал, что эта рознь вскоре придет в войска «сверху» с преступным Приказом №1), – начальники кавалерийских дивизий решили присягнуть новому правительству, послав при этом ему адрес, содержащий призыв к «более энергичному проявлению своей воли».
Независимая позиция графа Келлера вызывала у них опасения, что присяга будет сорвана; и в штаб 3-го конного корпуса, расположенный в городке Оргееве, выехал из Кишинева начальник 12-ой кавалерийской дивизии генерал-лейтенант барон Маннергейм, уполномоченный своими товарищами если и не уговорить старого генерала присягнуть самому, то, по крайней мере убедить его не удерживать от этого подчиненные и преданные ему войска
Воспоминания генерал-майора Н.В. Шинкаренко, сопровождавшего Маннергейма, сохранили для нас атмосферу этого вечера и «носившуюся в воздухе, застилавшую Оргеев и этот маленький домик штаба корпуса, грусть». «Тихо говорящие и бесшумно двигающиеся люди. Впечатление такое, точно в доме кто-то тяжело болен».
Генералы переговорили наедине.
Позиция графа Келлера осталась непоколебимой, и напрасно генерал Маннергейм уговаривал его «пожертвовать личными политическими убеждениями для блага армии». Убеждения были вовсе не политическими – отнюдь не из пристрастия к какому-либо строю или форме правления, а руководствуясь нравственными побуждениями, оставался старый воин верным своему Государю, и ответ его заслуживает того, чтобы навеки остаться в истории:
– Я христианин. И думаю, что грешно менять присягу.
Генерал Шинкаренко сказал по этому поводу: «Он был больше, чем христианин – христианский рыцарь…»
А то, что позиция графа Келлера имела не политические, а моральные основания, еще раз подтвердилось нежеланием старого генерала вмешиваться в процедуру принятия присяги 3-им конным корпусом. Не получив от царя ответа на свою телеграмму, граф не предпринял ни одной попытки решительных действий, быть может надеясь, что его полки будут столь же непоколебимы в верности Государю, как и он сам. «Впрочем, можно думать, что его мало интересовало, как поступят его офицеры и солдаты, – писал Н.В. Шинкаренко.– Он знал, как надо поступать ему самому, и поступал так».
Кавалер ордена св. Георгия 3 ст., начальник 3-го кавалерийского корпуса генерал от кавалерии граф Ф. А. Келлер с чинами штаба корпуса. Фото из личного архива графа Келлера
Но ожидания Келлера, если они и были, не оправдались. У старого воина не оказалось союзников, столь же верных престолу и собственной совести, – таких же христианских рыцарей, готовых умереть, но не нарушить крестного целования. Быть может, у единственного в России, нашлись у него и душевная зоркость, чтобы разглядеть границу, заступить за которую нельзя, и душевное мужество, чтобы открыто исповедовать свою веру. И в годину всеобщего ослепления, когда даже лучшие – «из благих побуждений» – совершали поступки, ведущие Россию все дальше и дальше по роковому пути, когда будущий отец Белого дела генерал Алексеев советовал императору отречься, а будущий вождь Добровольческой Армии генерал Корнилов брал государыню под арест, – ни шагу не сделал по этому пути граф Келлер.
Но «за Веру и Верность» свою (давний девиз Императорской Гвардии) генерал-от-кавалерии граф Келлер под угрозой объявления бунтовщиком был отрешен от командования корпусом. Он подчинился этому приказу, и только напоследок, прощаясь с войсками, пропускал мимо себя полки под звуки русского гимна – «Боже, царя храни»… Вокруг него сгущалась атмосфера злобы и ненависти, и недаром – «просто и обыденно», по воспоминаниям собеседника, – вырвались у него однажды горькие слова:
– Я уже свыкся с мыслью, что ко мне в один прекрасный день придут и убьют…
Он никогда не боялся смерти, доказательством чему две раны, полученные им на поле брани; не боялся он и предательского удара из-за угла – ведь дважды в польском городе Калуше, во время командования Келлера Александрийским полком, террористы бросали в генерала бомбы, и раненный 52-мя (!) осколками, он хромал до конца жизни… Но теперь судьба готовила старому воину новый, едва ли не самый страшный для русского генерала удар: «придти и убить» могли не «враги внешние» и не партийные бомбисты, а поддавшиеся соблазну революционной вседозволенности, опьяненные разгулом «свободы» и теряющие нравственные ориентиры солдаты…
Впрочем, солдаты еще сохраняли уважение к своему командиру. И когда, после отрешения от должности, он был под конвоем отправлен с фронта, произошла странная вещь: конвой, воспользовавшись сном конвоируемого … сбежал от него, видимо, тяготясь своим положением. Граф Келлер благополучно доехал до Харькова, где ему и предстояло прожить более года, увидеть крушение российского государства и пережить позор германской оккупации.
* * *
Все это время граф вел замкнутый, уединенный образ жизни (по некоторым свидетельствам, он писал воспоминания о Великой войне, к сожалению, скорее всего, утраченные).
Особенно уязвляло старого воина присутствие на Украине немецких войск, вступивших туда весной 1918 года, и в июне он даже говорил генерал-майору Б.И.Казановичу, что «почти не выходит на улицу, так как не переносит вида немецких касок».
Именно поэтому он с недоверием относился и к организуемой в Киеве союзом «Наша родина» так называемой «Южной армии», руководитель которой герцог Георгий Лейхтенбергский считал, что немцы «пришли на Украину не как враги, а как друзья».
Своему бывшему подчиненному полковнику Топоркову, одно время связанному с этой организацией, граф даже посоветовал снять нарукавный шеврон Южной армии (государственных, или «романовских» цветов), «дабы не быть скомпрометированным впоследствии».
Впрочем, и руководство Южной армии так же недоверчиво относилось к графу Келлеру, несмотря на кажущееся совпадение монархических позиций. Возглавлявший союз «Наша родина» М.Е. Акацатов («присяжный поверенный с неприятным лицом, неприятным, резким и хриплым голосом и злым языком», по характеристике герцога Лейхтенбергского), рьяный монархист, позднее перекрасившийся в «зеленого», всячески противодействовал попыткам пригласить Келлера на должность командующего армией, «находя неудобным брать его из-за его немецкой фамилии» (!); и сам герцог, сознавая, что «прямой, цельный характер» Федора Артуровича не позволил бы ему перейти в подчинение или хотя бы под контроль германских оккупационных властей, тоже отверг подобные планы, несмотря на то, что в рядах Южной армии было немало офицеров, с радостью ставших бы под командование легендарного генерала.
Наверное, скептическая оценка графом Келлером деятельности Акацатова и герцога Лейхтенбергского была вполне справедлива: серьезной роли в Гражданской войне их Южная армия так и не сыграла, лишь понапрасну отвлекая в свои ряды желающих бороться с большевиками офицеров и компрометируя монархическую идею сотрудничеством с немцами.
Но Келлер не видел приемлемой альтернативы и в Добровольческой армии, и на предложение генерала Казановича вступить в ее ряды также отвечал отказом: «непредрешенческая» позиция Алексеева и Деникина не могла удовлетворить искреннего монархиста.
«Объединение России великое дело, – писал граф верховному руководителю Добровольческой армии генералу Алексееву в июне 1918 года, – но такой лозунг слишком неопределенный, и каждый даже Ваш доброволец чувствует в нем что-то недосказанное, так как каждый человек понимает, что собрать и объединить рассыпавшихся можно только к одному определенному месту или лицу. Вы же об этом лице, которым может быть только прирожденный, законный Государь, умалчиваете…»
Вряд ли мог Келлер побороть в себе и скрытую неприязнь к руководству Добровольческой армии, основатели которой – М.В.Алексеев и Л.Г.Корнилов сыграли весьма двусмысленную роль в Февральском перевороте. Эта неприязнь прорвалась у графа, например, в словах, сказанных о Корнилове еще при его жизни:
«Корнилов – революционный генерал… пускай пытается спасать российскую демократию… Я же могу повести армию только с Богом в сердце и с царем в душе. Только вера в Бога и мощь царя могут спасти нас, только старая армия и всенародное раскаяние могут спасти Россию, а не демократическая армия и «свободный» народ. Мы видим, к чему привела нас свобода: к позору и невиданному унижению».
И мнение о Добровольческой армии как об армии «демократической» не изменилось у Келлера и после посещения им Екатеринодара, освобожденного от большевиков в начале августа. В самом деле, можно только догадываться, какие чувства мог испытывать старый монархист к армии, поющей «мы былого не жалеем, царь нам не кумир» (гимн Корниловского ударного полка, черно-красная символика двухцветных погон которого истолковывалась злыми языками как «земля и воля»)…
В то же время, даже не приемля взглядов Деникина, Келлер настоятельно рекомендовал ему объединить руководство всеми антибольшевицкими силами, действующими на Юге России. Но трения между командованием Добровольческой армии и Донским атаманом П.Н. Красновым (не говоря уже о гетмане Украины П.П.Скоропадском с его откровенно германофильской политикой) делали подобное объединение невозможным. Ничего не добившись, граф Федор Артурович возвращается в Харьков.
Туда к нему и приехали в конце октября члены Государственной Думы Дерюгин, Лавриновский, Горский, сенатор Туган-Барановский и Ветчинкин, именовавшие себя «Советом обороны Северо-Западной Области». Рассказав Келлеру об организации белых отрядов в районе Пскова (по другим источникам – Вильны или Двинска), они предложили ему возглавить имеющую быть сформированной «Северную армию», независимую от германского командования и монархическую по своей идеологии.
Это предложение было с радостью принято, ибо вынужденное бездействие давно тяготило старого генерала («принять активное участие в борьбе с большевиками он очень хотел, но только при условии, чтобы эта борьба велась открыто именем самодержавного царя всея Руси», – писал о Келлере генерал-лейтенант П.И.Залесский).
Графу показалось, что он наконец-то нашел союзников и помощников среди «общественности», о которой ранее говорил так: «часть интеллигенции держится союзнической ориентации, другая, большая часть – приверженцы немецкой ориентации, но те и другие забыли о своей русской ориентации». Ему не суждено было узнать, что он вновь был обманут в своих ожиданиях.
Больно говорить, но трагическая и преждевременная гибель уберегла его еще от одного разочарования – приехав в Псков, он бы ничего не нашел там, кроме разрозненных и слабых полу-партизанских отрядов, зависимых от немцев, не имевших дисциплины и не доверявших своему командиру, генерал-майору Вандаму… Деятельность же «Совета обороны» при ближайшем рассмотрении вызывает сильные подозрения, т.к. его представители (Г.М. Дерюгин и Н.Н. Лавриновский), вернувшиеся в Псков в середине ноября, привезли с собой явную фальшивку – якобы заключенный в Киеве «договор Совета обороны с графом Келлером», содержащий немыслимые для всякого военного человека пункты (назначение и смещение командарма «Советом», полную подконтрольность действий командования Армии «Совету» и т.п.), которые властный и самолюбивый граф Федор Артурович просто не мог подписать. Но скорее всего, это политиканство «общественных деятелей» так и осталось для него тайной…
Поверив рассказам «Совета обороны», граф Келлер приступил к формированию штаба Северной Армии. В выпущенном в это время воззвании («Призыв старого солдата») он обращается к своим боевым товарищам:
«Во время трех лет войны, сражаясь вместе с вами на полях Галиции, в Буковине, на Карпатских горах, в Венгрии и Румынии, я принимал часто рискованные решения, но на авантюры я вас не вел никогда.
Теперь настала пора, когда я вновь зову вас за собою и сам уезжаю с первым отходящим поездом в Киев, а оттуда в Псков…
За Веру, Царя и Отечество мы присягали сложить свои головы – настало время исполнить свой долг…
Время терять некогда – каждая минута дорога!
Вспомните и прочтите молитву перед боем, – ту молитву, которую мы читали перед славными нашими победами, осените себя крестным знамением и с Божьей помощью вперед за Веру, за царя и за целую неделимую нашу родину Россию».
И старый воин действительно не терял ни минуты. Уже 30 октября (все даты указаны по старому стилю) он приезжает в Киев, где продолжает собирать вокруг себя офицеров для будущей армии. В это же время им был установлен и нарукавный знак Северной армии – православный восьмиконечный серебряный крест (а возможно, и нагрудный знак – так называемый «Крест генерала Келлера», вопреки распространенному мнению, скорее всего не являвшийся наградой).
На второй день своего пребывания в Киеве граф направил генералу Деникину телеграмму с вопросом, признает ли тот его командующим «Северо-Западной Псковской монархической армией» (как видно, даже название армии в этот момент еще не устоялось), выражая готовность, в случае отрицательного ответа, отказаться от этой должности. Главнокомандующий Добровольческой армией ответил принципиальным одобрением деятельности Келлера, что позволило тому считать себя подчиненным Деникина (несмотря не только на расхождение во взглядах, но и на явное неравенство чинов и старшинства).
К середине ноября граф Келлер посчитал свою подготовительную работу по созданию Северной армии законченной и уже готовился выехать в Псков. «Мы с тобой через два месяца поднимем императорский штандарт над священным Кремлем», – говорил он одному из своих помощников, генерал-майору В.А. Кислицину. За несколько дней до планируемого отъезда митрополит Антоний отслужил в Киево-Печерской лавре молебен, давая графу Келлеру свое благословение…
Благословил Федора Артуровича и святейший патриарх Московский и всея России Тихон, приславший христианскому рыцарю просфору и шейный образок Державной Божией Матери. Единственный из вождей белого дела, удостоился граф Келлер благословения святителя (ныне прославленного Русской Православной Церковью), давшего тем самым свидетельство о христианском, духовном, а отнюдь не политическом характере жизненного подвига старого воина. И как знать, на что благословлял его патриарх, наделенный от Бога даром прозорливости?..
На борьбу?
Или на мученичество?
* * *
Казаки 1-го Оренбургского казачьего полка прощаются с раненым графом перед отправкой того в госпиталь. Фото из личного архива графа Келлера
Но вряд ли сам Келлер думал в те дни о мученичестве. Он рвался в бой, он стремился поскорее выехать в Псков, но доехать туда ему было не суждено. Положение на Украине день ото дня становилось все более угрожающим. Вспыхивавшие повсеместно восстания против гетмана Скоропадского, руководимые то большевиками, то самостийниками петлюровского толка, то просто уголовными элементами, грозили захлестнуть всю Украину волной анархии и насилия.
Германские оккупационные войска, эвакуирующиеся на родину, где в это время тоже начиналась революция, перестали играть сдерживающую роль, а бутафорские «украинские» части, сформированные Скоропадским в течение лета 1918 года, не представляли собой серьезной боевой силы. Казалось, что спасти Киев может только чудо, и в поисках чуда гетман обратился к графу Келлеру, предложив ему возглавить «все вооруженные силы, действующие на территории Украины». По словам генерала Кислицина, «ответить в таком случае гетману Скоропадскому отказом – это значило уклониться от поддержки страны в критический момент»,– и Келлер принимает предложение Гетмана.
Имея в виду под «всеми вооруженными силами…», помимо войск Украинской державы, свои кадры Северной армии, отдельные подразделения армий Южной и Астраханской, а также тяготевшие к Добровольческой армии дружины из русских офицеров и юнкеров (разрешенные гетманом в минуты опасности, когда он спешно переходил с позиций «самостийнических» на «федералистские»), – граф Келлер воспринимал свою деятельность главнокомандующего, как начало того объединения всех анти-большевицких сил, к которому он так давно стремился.
«До сведения моего дошло, – пишет он в одном из первых своих приказов, – что некоторые из призванных, как офицеры, так и унтер-офицеры, отказываются принимать участие в подавлении настоящего восстания (петлюровского. – А.К.), мотивируя это тем, что они считают себя в составе Добровольческой армии и желают драться только с большевиками, а не подавлять внутренние беспорядки на Украине.
Объявляю, что в настоящее время идет работа по воссозданию России, к чему стремятся: Добровольческая, Донская, Южная, Северная и Астраханская армии, а ныне принимают участие и все вооруженные силы на территории Украины под моим начальством.
На основании этого все работающие против единения России почитаются внутренними врагами, борьба с которыми для всех обязательна, а не желающие бороться будут предаваться военно-полевому суду как за неисполнение моих приказов».
Последняя фраза очень характерна для распоряжений Келлера этих дней. Граф стремился прежде всего установить порядок в городе, где уже начиналась паника, не останавливаясь перед жесткими мерами (в большинстве случаев, впрочем, остававшимися лишь на бумаге).
«Все, кто любит Родину и стремится к ея воссозданию, будут всеми силами поддерживаться правительством, враги же порядка и спокойствия будут преследоваться беспощадно – ни национальность, ни политические взгляды роли в этом играть не могут и не должны», – такими словами пресекал он, например, ползущие по Киеву слухи о якобы готовящемся погроме.
В своей деятельности генерал не хотел считаться с доказавшим свою слабость гетманским правительством, искренне полагая, что назначение его главнокомандующим дало в его руки и всю гражданскую власть. «Они думают, что я буду слушать все их глупости»,– презрительно говорил он об украинских министрах. И этого ему не простили…
Конечно, в военном отношении назначение графа Келлера блестяще себя оправдывало: уже начинались чудеса, и мальчишки-сердюки (гетманская гвардия), необученные и необстрелянные, шарахавшиеся от пулемета, с приездом на фронт главнокомандующего неожиданно перешли в наступление, в первом же бою отбросив сечевых стрельцов – вымуштрованных австрийцами солдат Великой войны – и захватив четыре орудия (Келлер лично вел цепи в атаку, прихрамывая и опираясь на палочку)…
Но правителей Украины больше интересовало не это, а независимая позиция, занятая старым генералом. Главнокомандующий отдавал приказания министрам и вызывал их к себе для доклада; оставаясь поборником Единой Неделимой, откровенно не признавал искусственной и уродливой «украинизации» (например, демонстративно именуя в официальных документах «генерального хорунжего Приходько» – «генерал-майором Приходькиным»); а в довершение всего, во имя объединения командования готов был подчинить Деникину «вооруженные силы на Украине», а следовательно – входившие в их состав войска Украинской державы и как бы не самого Гетмана… Глухое недовольство Келлером, накапливавшееся среди приближенных Скоропадского, нашло выход 14 ноября.
В этот день на Лукьяновском кладбище состоялись похороны тридцати трех офицеров Киевской добровольческой дружины генерал-майора Л.Кирпичева, зверски убитых под Киевом. Возмущенный граф Келлер, не сдержавшись, произнес какие-то не вполне ясные слова о переходе к нему всей власти до восстановления монархии, в ответ на что испуганный гетман не замедлил издать приказ об отставке Келлера и замене его генералом князем Долгоруковым.
По свидетельству А.И. Деникина, в своем последнем приказе граф так объяснял свои разногласия со Скоропадским:
«1. Могу приложить свои силы и положить свою голову только для создания Великой, нераздельной, единой России, а не за отделение от России федеративного государства 2. Считаю, что без единой власти в настоящее время, когда восстание разгорается во всех губерниях, установить спокойствие в стране невозможно».
Когда эти взгляды старого воина вступили в противоречие с психологией людей, в первую очередь дрожащих за свои посты и титулы, графу Келлеру пришлось уйти.
Всего десять дней находился граф Федор Артурович на посту главнокомандующего. И меньше трех недель продержался после его отставки гетман со своим правительством. 1 декабря в Киев вошли войска Директории («Осадный корпус»), а Скоропадский, переодетый в немецкую форму, позорно бежал, оставив лишь жалкие слова отречения:
«Я, Гетман Всея Украины, в течение 7 1/2 месяцев все свои силы клал для того, чтобы вывести страну из того тяжелого положения, в котором она находится. Бог не дал мне сил справиться с этой задачей. Ныне ввиду сложившихся условий, руководствуясь исключительно благами Украины, от власти отказываюсь. Павло Скоропадський»…
Князь Долгоруков, несмотря на громогласные обещания «умереть среди вверенных ему войск», также скрылся, и единственным авторитетным лицом в Киеве остался граф Келлер. К нему и обратились некоторые из офицеров и добровольцев, дружины которых, оставшиеся без верховного руководства, отступали к центру города под давлением войск Осадного корпуса. Возглавив небольшой отряд (в основном из офицеров штаба Северной Армии), граф Келлер повел его – куда? зачем? это, наверное, так и останется загадкой, – но, выйдя на Крещатик, наткнулся на передовые части петлюровцев.
После короткой стычки (не принесшей успеха ни тем, ни другим, так как петлюровцы, несмотря на численное превосходство, по-видимому, крайне неуютно чувствовали себя на улицах незнакомого города) Келлер отвел свой поредевший отряд в Михайловский монастырь и там, «со слезами на глазах» (пишет очевидец), предложил офицерам расходиться. С ним осталось лишь несколько человек…
Вечером 1 декабря в монастырь приехал майор германской армии, предложивший Келлеру перейти в германскую комендатуру, где его жизнь была бы в безопасности. Но русский генерал не пожелал принять безопасность из рук оккупантов… «Несмотря на отказ, мы вывели графа почти силой из кельи во двор и довели уже до выхода из ограды, – вспоминал Н. Нелидов, офицер из отряда Келлера – По дороге, по просьбе майора, накинули на графа немецкую шинель и заменили его огромную папаху русской фуражкой, чему он нехотя подчинился. Когда же майор попросил его снять шашку и Георгия с шеи, чтобы эти предметы не бросались в глаза при выходе из автомобиля, граф с гневом сбросил с себя шинель и сказал: «Если вы меня хотите одеть совершенно немцем, то я никуда не пойду». После чего он повернулся и ушел обратно в келью. Ни мольбы, ни угрозы не могли уже изменить его решения…»
Вскоре в монастыре появились петлюровцы. Вряд ли это были просто квартирьеры одной из артиллерийских частей (как иногда считается); их целью был, несомненно, арест графа Келлера, на которого они обратили все свое внимание, – что и дало возможность ординарцам генерала скрыться, смешавшись с толпой богомольцев. С Федором Артуровичем остались лишь два его адъютанта, полковник А.А.Пантелеев и ротмистр Н.Н. Иванов, решившие разделить участь своего начальника до конца.
Около недели графа и его адъютантов держали под арестом. Вскоре германское командование (которое, надо отдать ему должное, сделало многое для спасения от петлюровцев русских офицеров, которым угрожала расправа) потребовало у новых хозяев Киева перевести арестованных в Лукьяновскую тюрьму (быть может, рассчитывая таким образом вывести графа Келлера из-под пристального внимания петлюровцев). Но те не пожелали выпустить из своих рук русского генерала. В 4 часа утра 8 декабря 1918 года, при переводе на Лукьяновку, граф Ф.А. Келлер, А. А. Пантелеев и Н.Н. Иванов были убиты выстрелами в спину на Софийской площади, у памятника Богдану Хмельницкому.
Это преступление (ибо стандартная формулировка «застрелены при попытке к бегству» никого не могла обмануть) взволновала население Киева, по словам современника, «многих отшатнув еще более от петлюровцев». Опасаясь какой бы то ни было огласки, комендант города, командующий Осадным корпусом отаман Е.М. Коновалец разрешил похоронить старого воина лишь с условием, «чтобы за гробом шли только самые близкие родственники покойного». «Очевидно, – вспоминал А. В. Черячукин, – Коновалец боялся манифестаций сопровождающих последние останки героя». Граф Келлер был похоронен на Лукьяновском кладбище под чужой фамилией…
В разговоре с генералом Черячукиным, официальным представителем Всевеликого войска Донского, Коновалец «доказывал… что это (убийство Келлера. – А.К.) сделано без ведома Директории и его» (конечно, Коновалец был обеспокоен репутацией Директории в глазах донского Атамана П.Н. Краснова, бывшего подчиненного графа Келлера). Но эти утверждения коменданта Киева выглядят неубедительными, а сами обстоятельства гибели русского генерала возбуждают сильные подозрения.
В самом деле, хотя разлагающиеся войска Петлюры и совершили в Киеве немало бессудных убийств (по свидетельству историографа сеченых стрельцов, в это время во многих дивизиях «пішла п’яна й безжурна гулянка старшинства й отаманства»), но убийство графа Келлера выделяется из общего ряда.
Имеются свидетельства, что конвоирами Келлера были сечевики, т.е. солдаты наиболее надежных и наименее подвергшихся разложению частей Осадного корпуса (здесь уместно вспомнить, что сам Е.М.Коновалец был как раз «отаманом січового стрілецтва»). Руководили же убийством люди из «контрразведки Ковенко», т.е. Главной следственной комиссии («Головна слідча комісія») – учреждения с весьма темным назначением и чрезвычайно сомнительной репутацией, руководимого известным в Киеве авантюристом, инженером М.Ковенко, – которое находилось под особым покровительством члена Директории Андриевского. В русской монархической печати сообщалось, что среди убийц был адъютант одного из приближенных Петлюры, бывшего прапорщика Тимченки.
Еще одним небезынтересным обстоятельством преступления является и то, что на всем пути от Михайловского монастыря на Лукьяновку (практически через весь Киев) для убийства русского патриота не нашли другого места, кроме подножия памятника Богдану Хмельницкому, – причем, чтобы выехать на Софийскую площадь, убийцам нужно было отклониться от кратчайшего и наиболее целесообразного маршрута. В этом можно заподозрить какую-то мрачную символику – и своеобразная символика видна и в том, что саблю, принадлежавшую именно графу Келлеру, по воспоминаниям Р.Б.Гуля, преподнесли прибывшему в Киев «Головному отаману» С.В.Петлюре…
Даже если бы не было всех изложенных выше обстоятельств, – Петлюре достаточно было только принять эту саблю, чтобы тем самым принять на себя и ответственность за подлое убийство. И это сразу почувствовали киевляне. Вмерзшая в лед кровь графа Келлера во время наступившей через несколько дней оттепели оттаяла, что, по свидетельству генерала Черячукина, “породило легенду, что кровь Келлера не высохнет и ляжет на голову Украины”.
* * *
Софийская площадь в Киеве. Место убийства графа Келлера
… На Софийской площади давно уже не осталось и следа от тех кровавых пятен. Кровь старого воина затерялась в потоках крови, пролитых в страшные годы Смуты. Но и спустя десятилетия, среди имен погибших мучеников не затеряется имя христианского рыцаря, русского генерала графа Келлера.
Божьего воина Феодора.
Опубликовано в журнале «Военная быль» – № 3(132), июль-сентябрь 2003 г.
Андрей Кручинин
Find more like this: АНАЛИТИКА