Смысл Патриаршества в России

 Ко дню восстановления Патриаршества решением Всероссийского Поместного Собора 28 октября (10 ноября) 1917 г. …

Поместный собор Православной Российской Церкви — первый с конца XVII века Поместный собор, открывшийся 28 (15) августа 1917 года в Успенском соборе Московского Кремля. Важнейшим его решением было восстановление 10 ноября (28 октября) 1917 года Патриаршества, положившее конец синодальному периоду в истории Русской Православной Церкви.

Вопрос о восстановлении Патриаршества вызвал на Поместном Соборе самое горячее обсуждение. Предсоборный Совет отклонил предложение о восстановлении Патриаршества. На самом Соборе вопрос о восстановлении Патриаршества был вновь открыт 24 (11) октября докладом председателя отдела высшего церковного управления епископа Астраханского Митрофана (Краснопольского). Вопрос вызвал яростные споры, и для выступления по теме записалось сразу 95 человек.

***

С докладом «Смысл Патриаршества в России» выступил С.Н. Булгаков:

Когда члены Всероссийского Церковного Собора съезжались в Москву, то лишь у немногих было определенное мнение по вопросу о Патриаршестве, а иные и сами не ожидали, что они станут вскоре горячими поборниками его восстановления. Бесспорно, нечто совершилось здесь, в самой атмосфере соборной: произошло новое духовное рождение, в недрах соборности церковной родилось Патриаршество. Вы­сказывалось много практических мотивов и за и против него.

Для одних зрелище событий понуждало искать в нем новый единящий центр народный, обвеянный к тому же священным преданием славного прошлого; для других, наоборот, по тем же мотивам единоличный характер церковного предстоятельства возбуждал и цер­ковные и политические опасения. Первых патриаршество соблазняло, вторых — отталкивало по мотивам практического и, можно сказать, оппортунистского характе­ра. Однако такой оппортунизм (или, если употребить модное философское выражение, «психологизм») при обсуждении столь важного вопроса должен быть всячески избега­ем. Решение вопроса о патриаршестве не может, конечно, зависеть от того, хотим ли мы его или не хотим, ибо, очевидно, мы не можем измыслить по своей воле патриар­шества, если его не дано в предании и сознании церковном, как и не можем остановить нового рождения, если оно совершается.

Иначе говоря, речь идет, прежде всего, о том, какова «онтология» патриаршества, в чем его природа. Некоторые ярые защитники его восстановления решали этот вопрос очень просто: патриаршество есть нормальный канонический строй Поместной Церкви, оно уже было в Русской Церкви и было насильственно устранено; поэтому оно должно быть восстановлено, не может не быть восстановлено, и речь идет только об этой автоматической реставрации. Что дело, однако, не стоит так просто, свидетельствует, прежде всего, живое соборное сознание, которое долго выбаливало и перебаливало это новое рождение, вместо простой, исторической или канонической справки. С этой точки зрения пришлось бы, далее, признать весь синодальный период нашей Церкви, прославленный явлениями великих святых и составляющий для нас теперь исходную эпоху, не только «нека­ноническим», проще говоря, имеющим недостатки церковного устройства, но и прямо нецерковным, «еретическим». Но это значило бы допустить катаст­рофический перерыв в жизни Русской Церкви, который явился бы непоправимым. Между тем наш Синод, по каким бы там ни было мотивам, признан был восточ­ными патриархами с ними равночестным и тоже «святейшим». И в этом смысле Русская Церковь, конечно, могла бы и теперь оставаться при синодальном строе, никакой необходимости восстановления патриаршества здесь нет, и речь может идти лишь об его возможности, которая становится действительностью только в творческом акте церковного соборного сознания.

 Сергей Николаевич Булгаков (1871 – 1944)  

Восстанавливаемое патриарше­ство не есть лишь реставрация, но совершенно новый акт Русской Церкви, хотя, конечно, она и действует здесь в согласии с древним преданием. Церковные кано­ны, на которые обычно ссылаются, утверждают общую необходимость личного «главы» или предстоятеля Церкви (Апостольские правила 9 (сноска 1) ,34 (сн.2)) и устанавлива­ют специально компетенцию пяти патриархов: римского, константинопольского, антиохийского, александрийского, иерусалимского; о русском патриаршестве в эпоху Вселенских Соборов, конечно, не могло быть и речи. Смысл канонов и церковно-исторических указаний сводится к тому, что, по мере возникновения и сплочения местных, территориальных или национальных Церквей, их иерархиче­ская организация принимает форму патриархата, обнимавшего несколько митрополичьих округов. Так, при благоприятных исторических обстоятельствах, которыми явились одновременное возрастание Москвы и падение Византии, возникло и русское патриаршество, и Русская Церковь сознала себя патриарха­том, имеющим своего предстоятеля и отца. В этом смысле патриаршество не есть, конечно, догмат Православной Церкви, каким является папство для католичества. Уже Флорентийский Собор 1439 г. определяет, что римский первосвященник должен universum orbem tenere primatum (3), а Ватиканский Собор 1870 г. приписывает ему plenam aut supremam potestatem jurisdictions in universam ecclesiam (4). Патриаршество есть исторически возникшее установление церковное, имеющее твердую основу в каноническом и вероучительном предании и вызываемое потребностями развиваю­щейся жизни. Русская Церковь ныне восстановляет патриаршество по вольному движению любви церковной, но она, конечно, не могла бы сего совершить, если бы для этого не имелось достаточных оснований в ее природе и учении.

Итак, что же такое патриаршество? Идет ли речь лишь о почетном председатель­стве Синода, «титулярном патриархе», права которого надо предусмотрительно ограничить «конституцией», о новой должности или церковном чине? Так склонны думать многие, по формуле «первый между равными», делающие логическое ударение не над «первый», но над «равными», и первенству власти противопоставляющие безвластное первенство чести.

Однако в жизни Церкви это «первенство чести» придает свой особый, хотя и не поддающийся точному определению, авторитет, и церковное чувство, вопреки этим конституционным теориям, склонно воспринимать патриаршество не только как должность, но и как особый священный сан, коему соответствует своя особая помазанность (в древнерусском чине поставления в патриарха к нему применялось даже новое рукоположение во епископа; теперь, конечно, такая практика оставлена). Мы не хотим прибавлять к трем степеням священства еще четвертой, и патриарх есть, конечно, только епископ, коему, однако, вверяется особое служение – быть единоличным предстоятелем Поместной Церкви. Но вот это-то качество патриаршего сана, которое  присуще ему в церковном сознании, нельзя умалисть  никакими параграфами конституции, хотя в то же время, рассуждая юридически, он не есть абсолютный глава Церкви, а только председатель Синода. При этом совершенно ясно, что хотя между правами этого председательствующего первоиераха, будь он патриарх или же только митрополит, и не существует ощутительной разницы, однако авторитет того и другого будет одинаков, хотя преимущества патриаршего сана и не могут быть отчетливо выражены юридически. Католичество находится в этом отношении в более выгодном положении со своим ватиканским догматом, в котором соборность приносится в жертву иерархическому авторитету (однако не нужно и здесь заходить дальше, чем следует, и утверждать, будто католичество вовсе исключает начало соборности: ведь даже догмат ватиканский, утверждающий непогрешимость всего ex cathedra (5) высказываемого папой, ex sese, non autem ex consensus ecclesiae (6), был все-таки провозглашен собором sacro approbante concilio(7). Для Православия, где с равной силой утверждаются начала и соборности и иерархизма (ибо, конечно, между обоими этими началами нет антагонизма, но существует гармоническое согласие), дать юридически четкое определение затруднительно, и важнее этой юридической анатомии здесь физиология. А она говорит, что, помимо церковно-канонических прав, патриарх имеет еще особый иерархический авторитет, ибо в нем выражается живое единство Поместной Церкви. Этот авторитет связан с самим саном, а не с личными только качествами его носителя, которые способны лишь возвеличить или умалить его авторитет. В нем Поместная Церковь осознает себя  органической частью Церкви Вселенской.

В этом сознании заключается, пожалуй, самое существенное и новое из того, что приходит к нам с патриархом. Мы уже сказали, что не видим в нем археологической реставрации, хотя он и связан со священным преданием церковной старины. Патриаршество восстановляется у нас теперь при иных условиях, внешних  и внутренних, нежели в Московской Руси. И прежде всего, там оно соединялось с укреплением царской власти и служило ее возвеличиванию, само терпя, может быть, ущерб от этого последнего. Царской власти принадлежали законные права в Церкви, кроме тех, которые она узурпировала, идя путем цезарепапизма. Теперь к патриаршеству и ко всей Церкви отходит и эта власть; патриаршество является символом церковной независимости, причем ему приходится вести церковный корабль по бурным волнам среди всеобщей смуты вместо прежней безопасности в гавани государства. Но важнее внутреннее различие. Московская Русь, особенно после падения Византии, была поражена болезнью религиозного национализма, а вместе с тем и провинциализма с его кичливостью. Москва осознала себя «третьим Римом» и свое местное предание стала непосредственно приравнивать вселенскому. Патриаршество тогда могло являться и лишним мотивом для такого самопревознесения. Предельным выражением религиозного национализма и провинциализма явился раскол нашей Церкви, возникший именно на почве недостаточного различения местного и вселенского предания (я оставляю здесь вне внимания другие его мотивы). Исторической карой за это обособление Русской Церкви от вселенского сознания явилась реформа Петра, открывшая синодальный период Русской Церкви.

Петр внес в церковное управление протестантское начало огосударствления Церкви (cujus region eius religio) (8), превратив Церковь в синодальное ведомство. Вместе с тем он видоизменил и старое понимание идеи «православного царя», подменив его полицейско-бюрократическим абсолютизмом немецкого образца. Поставив Церковь под колпак го­сударства и превратив ее в синодальное ведомство, Петр укрепил наш церковный провинциализм, с верным инстинктом лишив Церковь патриарха и заменив его Сино­дом, который и стал живым символом этого провинциализма. Этим вносилось в Церковь ведомственное, сословное начало, воцарялась та затхлость и бескрылость, которая так болезненно ощущается и сейчас. Европеизируя Россию через Петербург, окно в Гер­манию, Петр прививал России яды протестантской культуры, в то же время парализуя жизнь Церкви и преграждая путь к вселенскому ее самосознанию. Результаты этого рокового пути, пройденного нами до конца, теперь определились: они оказались одина­ково гибельны и для государственной, и для церковной жизни.

Теперь мы стоим на повороте, перед неведомым будущим и страшным настоящим. И вот в жизни Церкви ранее, чем в жизни государства, началась работа положитель­ного строительства, и в восстановлении патриаршества полагается одна из его основ.

В отличие от Московской Руси, где патриаршество все-таки являлось лишним средст­вом национального обособления, ныне для нас оно есть орган вселенского сознания Православной Церкви, каким не мог являться провинциальный коллегиум Синода. Патриарх есть церковная вершина, возвышающаяся над местной оградой, видящая другие вершины и видимая ими. Вместе с его появлением неизбежно возникает вопрос об его соотношении с другими патриархами, следовательно, об организации власти и по всей Вселенской Церкви, о соотношении всех патриархий. И здесь мы снова всту­паем на древнеканоническую почву. Ибо в канонах, действительно, ставился этот вопрос. В ту пору он обычно решался в смысле признания первенства чести за римской кафедрой, за которою непосредственно следовала константинопольская (см. 3-е правило II Вселенского Собора, где установляется, что «константинопольский епископ имеет преимущество чести вслед за римским епископом – после епископа Рима (в тексте по-гречески)9.Ср. также 28-е правило IV Вселенского Собора, где град царя и синклита призна­ется вторым после Рима — вторым после него ( в тексте по-гречески) 10. Ср. также 36-е правило Трулльского Собора, 3, 4 и 5-е правила Сардикского Собора.

После разрыва Константинополя с Римом эти отношения, очевидно, должны были определяться иначе, однако самый вопрос не может быть упразднен. И с этим стоит в связи и более общий и важный вопрос — о живом выражении этого вселен­ского сознания, т. е. не о Поместном только, но и о Вселенском Соборе. А потреб­ность в последнем начинает уже намечаться: мы стоим накануне большого дог­матического движения, и признаки его налицо. Достаточно указать на возникший уже вопрос о смысле почитания имени Божия, в котором затрагивается самое существо Православия. Но и помимо этого мы живем в такую эпоху, когда замкнутое, провинциальное существование Поместной Церкви становится уже невозможным, когда возникает ряд вопросов не только международного, но и междувероисповедного характера. Вопросы англиканства, старокатоличества и т. п. только отсрочиваются нами. А важнее всего, конечно, стоит вопрос об основной болезни всего христианского мира, о разделении между восточной и западной Церковью, которое не может не вызывать непрестанной боли в христианском сердце. В европейской, а вместе и русской трагедии, развертывающейся перед нашими глазами, не осуществляется ли ныне то зло, которое было посеяно тысячу лет назад, в те недобрые дни, когда назревала последняя распря константинопольского и римского престолов? И если Провидению угодно, чтобы настал наконец исторический час, когда ощутится близость чуда — нового мира по всей Вселенской Церкви, то мы должны быть готовы, чресла наши препоясаны и светильники горящи. Вот какие всемирно-исторические перс­пективы открываются с той вершины, на которой мы ныне находимся, вот какие думы навевает день торжественного настолования Святейшего Патриарха всея России. В таком смысле приемлем мы совершающееся торжество.

Ссылки:

1. По-видимому. имеется в виду правило 9 Антиохийского Поместного Собора (341г.)

2. Во всех случаях ссылки на «Книгу Правил» — см. Приложение 3

3. во всем мире держать первенство (лат.)

4. в силу своих полномочий, буквально: с кафедры (лат.)

5. сам по себе, а не с согласия Церкви (лат.) 6. с утверждения Священного Собора (лат.)

7. чья власть, того и вероисповедание (лат.)

8. В службе св. Льву, папе Римскому (18 февраля  ст.ст.), читаем, например, такие выражения: «Что тя именуем, богодухновение? Главу ли Православныя Христовы… старейшину верховного собора честного» (стихира). Петра верховного престола наследник… Петра честного преемник» (канон). – Прим. С.Н. Булгакова

9. после епископа Рима (греч,) 10. вторым после него (греч.)

Примечание составителя: Автор статьи — Булгаков Сергей Николаевич, член Собора 1917-1918 гг. по избранию от Таврической епархии, член Высшего Церковного Совета при Патриархе Всероссийском; профессор Московского коммерческого института и университета; доктор политической экономии ( в прошлом – марксист). Позже принимает священный сан и эмигрирует за границу, профессор Православного Богословского института в Париже; инициатор нашумевшей в свое время (особенно на Западе) доктрины о «Софии, премудрости Божией» (не получившей санкции Русской Церкви) и автор многочисленных богословских трудов, изданных за границей.

Печатается по кн. Акты Святейшего Тихона, Патриарха Московского и всея России, позднейшие документы и переписка о каноническом преемстве высшей церковной власти 1917-1943. Сб. в 2-х частях / Составитель М.Е.Губонин. М.: ПСТБИ, 1994. С. 23-27

Источник

Смотрите также: Почему необходимо восстановить патриаршество? Священномученик Иларион (Троицкий)

Find more like this: АНАЛИТИКА