Соха и бомба

Александр III и Николай II оставили нам в наследство мощную индустриальную державу, а Сталин перевёл её на рабовладельческие рельсы…

20 октября (1 ноября) 1894 года в 2 часа 15 минут, сидя в кресле в старом Ливадийском дворце в Крыму от острой почечной недостаточности скончался Император Всероссийский Александр III, Царь Миротворец.

В тот же день на престол вступил его сын Николай II, царствовавший 22 с небольшим года, свергнутый заговорщиками и революционерами и расстрелянный вместе с женой, детьми и приближёнными в подвале Ипатьевского дома в Екатеринбурге в ночь с 16 на 17 июля 1918 года.

Рассказывает Егор Холмогоров.

Царствования отца и сына в мемуарах некоторых деятелей той эпохи (прежде всего С. Ю. Витте), перетёкших в современную публицистику, иногда пытаются противопоставлять. Мол, Александр III был мощным, почти брутальным волевым государем, который решительно вёл страну вперёд, а Николай II оказался якобы слабым, неудачливым, доведшим дело до революции.

На деле между Александром III и Николаем II было больше общего, чем различий. Вопреки мифу о «брутальности» император Александр был очень сдержанным и вежливым человеком, который, к примеру, никогда не «тыкал» даже лицам низших званий, что «по-отечески» практиковали его отец и дед. Вежливость и деликатность Николая II хорошо известны, и чаще всего именно их клеветники и выдавали за мнимую «слабость».

Против обоих государей велась ожесточённая информационная война со стороны прогрессивно-освободительной интеллигенции.

То, что вся эпоха царствования Николая II — это время мученического стояния против сплошной клеветы, — сегодня очевидный всем факт, против Александра III артиллерию лжи ещё не успели развернуть во всю мощь.

Оба государя были, если так можно выразиться, славянофилами на престоле, убеждёнными русоцентристами, сторонниками самобытности русской цивилизации, что подчёркивали даже своим внешним видом: после без малого двухсот лет запретов Романовы снова облеклись в бороду, а затем и в старый русский костюм и косоворотку. Александр III неоднократно повторял, что «Россия для русских и по-русски», и проводил энергичную русификаторскую политику.

Для Николая II неприемлемость «петровского» метода обращения с Русью, обращения её к чуждым началам была аксиомой:

Конечно, я признаю много заслуг за моим знаменитым предком, но сознаюсь, что был бы неискренен, ежели бы вторил вашим восторгам. Это предок, которого менее других люблю за его увлечения западной культурой и попирание всех чисто русских обычаев. Нельзя насаждать чужое сразу, без переработки. Быть может, это время как переходный период и было необходимо, но мне оно несимпатично,

— так, по воспоминаниям капитана л-гв. Егерского полка В. А. Каменского (позднее — курьера генерала Врангеля), Государь охарактеризовал политику знаменитого европеизатора.

Именно при Александре III и Николае II Российская империя стремительно превращалась в русскую национальную империю, которая покоилась на принципе самобытной православной цивилизации и развивала свою богатую национальную культуру. Для обоих государей была характерна искренняя религиозность и приверженность аутентичным традициям Православной Церкви. Александр III, к примеру, постоянно подчёркивал, что иконы должны писаться в «рублёвском, строгановском, а то и вообще в старорусском стиле». При этих царях оригинальным архитектурным стилем храмостроительства начали становиться неовизантийский и неорусский стили, поднявшие русское зодчество на новую высоту. Николай II с характерной для него глубинной мистической религиозностью осознал важность для страны агиополитики, а потому провёл целую серию канонизаций святых, включая самую знаменитую — канонизацию преподобного Серафима Саровского.

И тем неожиданнее для тех, кто привык противопоставлять традицию и модернизацию, приверженность вере и индустриализм, тот факт, что именно Александр III и Николай II начали решительный поворот России к индустриализму. Поворот, требовавший немало мужества, свободы от предрассудков и от давления общественного мнения, чрезвычайно рискованный и в то же время безальтернативный, если Россия хотела сохраниться в ХХ веке в числе великих держав.

Нам сегодняшним необходимость индустриализации и промышленного развития кажется чем-то само собой разумеющимся. Одним из главных аргументов неосталинистов в оправдание красного террора, расправы над крестьянством и лагерей является ссылка на необходимость промышленного рывка, который был оправдан любыми жертвами. Мол, «как говорил Черчилль, Сталин принял Россию с сохой, а оставил с атомной бомбой», а это всё перед судом истории спишет. Об этой фейковой фразе и о том, совершил ли Сталин великий индустриальный рывок, мы поговорим чуть позднее, а пока укажем: для современников Александра III и Николая II необходимость индустриализации была отнюдь не столь очевидна.

На момент воцарения Александра III в русском обществе существовал своего рода право-левый, чиновничье-помещичье-революционный консенсус: путь индустриального развития не для России, капитализм нашей стране не подходит, так как ведёт к обнищанию-пауперизации населения, промышленность ведёт к появлению пролетариата, страдающего и нищающего класса. Чтобы не допустить бедности и народных страданий, Россия должна оставаться аграрной и крестьянской страной, в которой механизмы русской сельской общины якобы предохраняют мужика от полного обнищания и являются залогом перехода к социализму, минуя капитализм (тут с русскими народниками соглашался даже сам Карл Маркс).

Неприкосновенность аграрного строя и неприкосновенность общины для недопущения пролетаризации были той платформой, на которой смыкались цареубийцы-народники, консервативные помещики и озабоченные на свой лад общественным благом чиновники. Считавшийся главным идеологом царствования Александра III К. П. Победоносцев также считал, что ни общину, ни аграрный строй трогать не нужно, так как якобы только они являются залогом интуитивного крестьянского благочестия и верности монархии (иллюзия, за которую Россия дорого заплатила в 1905 году).

Предполагалось, что Россия прекрасно может жить потреблением и экспортом продукции своего сельского хозяйства, избегать ловушек «рабочего вопроса», а необходимую промышленную продукцию импортировать на вырученные за зерно деньги, преимущественно из Германии. Фактически предполагалось, что Россия будет функционировать как аграрный придаток германской индустрии, и обе страны будут находиться в гармонии и согласии.

Оппонентов этого пути, настаивавших на необходимости развития самостоятельной промышленности, на разрыве с индустриальной зависимостью от немцев, на протекционистских тарифах, национализации железных дорог, инвестициях в индустрию, можно было пересчитать по пальцам одной руки. Это был главный публицист Империи, хозяин «Московских ведомостей» М. Н. Катков, это были два постоянных корреспондента «Московских ведомостей»: математик и инженер-машиностроитель И. А. Вышнеградский и молодой карьерист-железнодорожник С. Ю. Витте, большой поклонник главной политико-экономической доктрины индустриализации, теории национальной политической экономии, созданной Фридрихом Листом. И, наконец, великий учёный-химик и экономист, создатель российской нефтяной промышленности Д. И. Менделеев.

Позиция этих людей — защитников идеи опережающего индустриального развития страны, основания национальной промышленности, порвавшей с зависимостью от Германии и защищённой от неё тарифами, полагавших, что в развитии рабочего и предпринимательского слоёв нет ничего дурного, настаивавших, чтобы вместо тормозящей экономическое развитие общины крестьяне получили настоящую частную собственность, — была позицией абсолютного меньшинства в тогдашней российской элиты.

Дело доходило до того, что про Менделеева за его статьи и выступления в пользу развития промышленности говорили как про наймита нечистых на руку дельцов, включая знаменитых Нобелей (так это было или нет, видно из того факта, что хотя Менделеев сыграл решающую роль в развитии бакинских нефтепромыслов, Нобелевской премии ему никогда так и не дали). А Менделеев говорил и в самом деле неудобные вещи, например, что никакие вложения в сверхурожайность и интенсивное земледелие в столь неудобном климате, как русский, не позволят стране достичь процветания и обеспечить достаток сельским хозяевам: это могут сделать только промышленность и развитие городов, которые, кстати, и выступят главным потребителем продукции села. Необходимо создание промышленных отраслей с возрастающей отдачей и протекционистская защита их роста.

Против протекционизма с одинаковой силой выступали как народнические, так и либеральные публицисты, не говоря об аграрных консерваторах. Если бы вопрос о будущем развитии России решался «демократически» или «аристократически», то со стопроцентной гарантией стране была бы избрана роль тихой аграрной державы, постепенно всё более отстающей от США, Германии, даже Франции, занимающей место на мировой периферии и постепенно обкусываемой более агрессивными и развитыми соседями вроде Японии.

Однако в России было самодержавное и монархическое правление. Александр III пришёл к убеждению о необходимости промышленного рывка и оказался способен принять на себя весь груз вытекавших из этого последствий. В 1887 году Вышнеградский был назначен министром финансов (к сожалению, в том же году умер Катков, и пропагандистская сила индустриального лагеря ослабла), а в 1889-м Витте — главой департамента железных дорог. Начата была работа группы по составлению нового таможенного тарифа, ведущим экспертом которой стал Д. И. Менделеев.

“Когда Русский Царь удит рыбу, Европа ждёт”. Картина Павла Рыженко

Новый тариф, который был принят в 1891 году, был фактически декларацией независимости русской промышленности от германской и вызвал бурю негодования в Берлине — началась продлившаяся несколько лет тарифная война: Германия повышала пошлины на русский хлеб, Россия повышала пошлины на немецкие промтовары.

Подробное философски-публицистическое обоснование нового тарифа дал Д. И. Менделеев в огромной книге «Толковый тариф, или исследование о развитии промышленности России», вышедшей в 1892 году. В ней великий учёный описал, по сути, каждую отрасль русской промышленности: в каком состоянии она ныне, в каком направлении и какими средствами её лучше развивать, чем она важна для целого. Тем самым был начертан план русской индустриализации на десятилетия вперёд.

Царь прекрасно осознавал внешнеполитические последствия этой торговой войны, без которой промышленность было не поднять, и решительно развернул внешнеполитический курс в пользу нового союзника — Франции. В 1891 году французская эскадра посетила Кронштадт, а в царских покоях зазвучала «Марсельеза». Основой русско-французского союза была не только геополитика, но и экономика. Германия не была заинтересована в росте русской промышленности, так как это составляло опасную конкуренцию её собственной и теснило её с русского рынка. Напротив, Франция была тогда главным в мире продавцом капиталов, деньги французских банков не находили применения в органиченной демографически и ресурсно стране. И находкой Вышнеградского было привлечь эти капиталы для индустриализации России. Французские деньги работали, стимулируя русский промышленный рост, а этот рост повышал шансы обеих стран против Германии, с которой нельзя было выстоять 1:1. Такая схема внешней политики была принята Александром III, развита Николаем II и действовала до ленинского «Брестского мира» (ранний большевизм был добровольной самоколонизацией в пользу Германии). И схема эта была принята именно ради промышленного развития России.

В том же 1891 году жизнь подтвердила необходимость индустриализации.

Охватив целый ряд губерний, недород привёл к массовому обнищанию, недоеданию и (главный фактор смертности) к эпидемиям тифа.

События 1891 года не были «Голодом» в том смысле, в каком им были организованные большевиками — голод 1921 года в Поволжье и Голодомор 1932-го на юге СССР.

Люди умирали не буквально от отсутствия еды, а от инфекций, поражавших организм с ослабленным недостаточным питанием иммунитетом.

Однако на общество и самого Государя эти события произвели шокирующее впечатление: на помощь голодающим были брошены колоссальные ресурсы, ресурсы эти тратились не всегда эффективно (рост кабацкой выручки показал, что зачастую крестьяне предпочитали выделенные им деньги пропивать).

Правительство столкнулось с тем, что во многие регионы очень трудно своевременно доставить продовольственную помощь из-за отсутствия железных, а зачастую и любых других проезжих дорог.

При этом прогрессивная общественность воспользовалась случаем и начала атаку на «проклятый царизм», обвиняя в голоде именно его. Причём характерно, что центром атаки была выбрана именно индустриальная политика правительства (что как бы приоткрывает завесу над подлинными спонсорами этой атаки). Возник миф о «голодном экспорте». Якобы народ голодает потому, что правительство слишком много вывозит хлеба, так как нуждается в деньгах на индустриализацию. Вышнеградскому была даже приписана фраза «сами недоедим, но вывезем», которая если и могла быть сказана, то только в ироническом смысле. На деле уже летом 1891-го был полностью запрещён вывоз ржи из страны, в ноябре был запрещён даже вывоз пшеницы, что, кстати сказать, изрядно повредило в тарифной войне с Германией, место русского хлеба там занял американский.

«Голодный экспорт» является классическим случаем клеветнического фантома публицистики и историографии. Между внутренним потреблением хлеба и его вывозом не существовало никакой связи. Правительство не изымало хлеб у крестьян для продажи никаким принудительным способом. Крестьяне продавали его на свободном рынке. Утверждать, что правительство принуждало крестьян к такой продаже высокими платежами, тоже нет оснований, для власти характерно было скорее всепрощение, которое не всегда шло крестьянам на пользу. Например, в годы неурожаев, ожидая правительственной помощи, крестьяне продавали всё своё зерно подчистую по высокой цене, исходя из того, что семенную ссуду правительству будет вернуть дешевле, а может быть, её и простят вовсе.

Ну а главное, основным потребляемым русским крестьянином зерном были рожь и овёс, основными экспортными культурами были пшеница и ячмень. Экспорт ржи из России никогда не превышал 8,2% годового урожая.

На экспорт шла востребованная на мировом рынке пшеница — пиком её экспорта был 1897 год, когда было вывезено 45,9% урожая. Что характерно, год был очень неурожайный, однако ни о каком «голоде 1897-98 гг.» никто не слышал. В царствование императора Николая II одновременно шли как рост урожайности зерна, так и сокращение его вывоза.

В 1893-98 гг. средний урожай ржи составлял 1 млрд 157 миллионов пудов, из которых вывозилось 6,6%, в 1909-1913 гг. — 1 млрд 378 млн пудов, из которых вывозилось 3,5%. Средний урожай пшеницы составлял в 1893-98 гг. 632 млн пудов, из которых вывозилось 32,7%, а в 1909-13 гг. — 1 млрд 103 млн пудов, из которых вывозилось 24,3%.

Иными словами, Россия при двух последних царях не развивалась за счёт голода, а развитием побеждала голод. К концу истории монархии о «голоде» даже в понятиях публицистики 1891 года можно было просто забыть. К сожалению, ненадолго, так как в 1921 году большевики показали русским крестьянам, что такое настоящий голод.

Источник

Find more like this: АНАЛИТИКА