Русский апокалиптизм

Начиная с преподобного Сергия, на Руси начался «золотой век русской святости», необычайный духовный подъем, связанный с ожиданием прихода Иисуса Христа в «юбилейный год» — 7000 г. «от сотворения мира» (1492 г. от Р.Х.)…

Чего же ждали? Не «конца», но «начала». Начала светлой эпохи, к которой деятельно готовились. Например, зачем было строить дивные храмы «на века», если «всё скоро сгорит»? Да, они ошиблись в конкретной дате, но нам бы их «уровень ошибок»!..

Автор предлагаемых заметок, Лев Регельсон, касается одного из малоизученных аспектов русской  духовной жизни XIV — XV веков: всеобщего ожидания скорого пришествия Христа как осуществления  Апокалипсиса – Откровения Иоанна Богослова. Опыт поучительный  и  для сегодняшнего дня, когда в обществе очевидны апокалиптические настроения.

Историки России, как светские, так и церковные, удивительным образом обходят стороной то обстоятельство, что столетие после Куликовской битвы  было временем апокалиптических ожиданий.

Церковный  календарь («Пасхалия») заканчивался 7000 (1492) годом, возле которого переписчики ставили характерные пометки, например: «В Царьграде  князь Михаил» или «В сие лето чаем и всемирное Твое пришествие».

Падение Константинополя сделало Москву центром мира, новым Иерусалимом, городом великого князя Михаила. Излюбленные апокрифы того времени говорили о том, как этот князь во главе «народа русов» освободит Царьград от власти «измаильтян».

Это была эпоха наивысшего подъема русской духовной культуры, эпоха государственного и церковного строительства, «золотой век русской святости», по выражению Г. П. Федотова.

Как же это сочеталось?

Для многих слово «апокалипсис» – синоним конца света. Вокруг  этого слова  сразу возникает неизменный стереотип ассоциаций: вспоминаются самоубийственный мессианизм Бар-Кохбы, эсхатологическая истерия в Европе Х века, воинственный хилиазм таборитов.  

Примеч.  Бар-Кохба («сын звезды») – предводитель последнего иудейского восстания против Рима. Безнадежное предприятие вдохновлялось надеждой ускорить, как бы «спровоцировать» немедленный приход   Мессии.
 

Табориты: сектанты,  которые  объявили о наступлении в 1419 году «тысячелетнего царства Христа» («хилиа»  по-гречески тысяча, отсюда «хилиазм»,  по-латыни  «милленаризм»).

В этом ряду и русские старообрядцы, двумя веками позже Сергия Радонежского провозгласившие, что дух Антихриста уже воцарился, и сжигавшие себя в срубах, чтобы этому духу не подчиниться.

Апокалиптизм Сергия Радонежского, Стефана Пермского, Андрея Рублева столь не похож на все это, столь иным духом проникнут, что вообще как апокалиптизм и не воспринимается. Между тем мы имеем здесь несомненно опыт и образец православного апокалиптизма, явленный нам вновь через четыреста лет Серафимом Саровским и оптинскими старцами.

Этот апокалиптический настрой носит светлый, радостный, умиротворенный характер: внимание верующего привлекает позитивное содержание Откровения Иоанна – победа Иисуса Христа над силами зла, торжество Его царства, радость брачного пира. Все ужасы Апокалипсиса – лишь кратковременная, отчаянная и безуспешная попытка темных сил установить свое господство над миром, прежде чем потерпеть окончательное поражение.

Вместе с непрестанной Иисусовой молитвой Царство Божие уже пришло в сердце православного подвижника, в нем уже сияет свет Фаворский – излучение нетварной, Божественной энергии.

Тот, кто привык жить с этим светом, с этой радостью в сердце, без всякого духовного надрыва ожидает прихода того времени, когда эта радость станет всеобщей, когда постоянным совместным усилием человеческой и Божественной воли будут преодолены злая воля человека, слепота его ума, греховность жизненных привычек, маловерие сердца.

И это свершится, ибо путь к сближению с Богом проложен Церковью – это путь надежный, ни для кого не закрытый, проверенный опытом великого множества тех, кто на него вступил.

При таком мировосприятии нет резкого противопоставления небесного и земного. Нет ничего невозможного в том, чтобы первородный грех был побежден уже в этой жизни, чтобы Царство Божие установилось на этой земле. Ведь что такое первородный грех? Отрыв человека от Бога, отказ от синергизма. Но этот разрыв преодолим – требуется лишь согласие и настойчивость, готовность идти по этому пути до конца.

Практика синергизма исключает обычную антиномию апокалиптического сознания: проявлять сверхчеловеческую, фанатичную активность, либо, напротив, пассивно ждать, пока Христос придет и все сделает Сам. Свершение Апокалипсиса в своей сущности и есть установление согласия, созвучия, содействия  общечеловеческой и Божественной воли. Поэтому ожидание близкого осуществления векового чаяния человечества: наступления Царства Божия – приводит не к отрыву от земли, но, напротив, к вдохновенному и мощному подъему творческой активности человека – соработника, сотрудника самого Бога, Творца неба и земли.

«Да будет воля Твоя как на небе, так и на земле» –

исполнение этой молитвы и есть Царство Божие на небе и на земле.

Тех, кто ожидает второго Пришествия в определенный момент исторического времени, часто осуждают, ссылаясь на слова Евангелия:

«о дне же том и часе никто не знает» (Мф. 24: 36).

Но беда христиан не в том, что пришествия Христа они ждали в 1000 году или в 1492 году, а теперь ждут в 2000-м или позже. Они не ждут его всегда:  вот в чем беда.

Ведь «дня и часа никто не знает», следовательно, это может случиться когда угодно.

Сергий Радонежский и Андрей Рублев. Рисунок Ильи Глазунова

Но так мала сила веры, так мала энергия надежды, что, лишь концентрируясь на коротких отрезках исторического времени, эти вера и надежда могут проявить себя сколько-нибудь действенно. Поэтому и возникает страх ошибиться, страх прождать напрасно: как бы не «выдохнуться», не разочароваться, не впасть в уныние после очередной «ошибки». Здесь сказывается и своего рода «эгоизм поколения»: если ожидаемое не исполнится при нашей жизни, если мы не успеем порадоваться плодам своих жертв и надежд, то не стоит ждать, не стоит трудиться. Здесь разрушается «соборность поколений»; нам мало того, что ожидаемое получат наши потомки, что они порадуются плодам нашего упования.

Если же это христианин, то его эгоизм совсем неразумен –  разве мало ему того, что душа его посмертно узрит исполнение своей надежды, а затем в воскресшем теле он приобщится к плодам общих трудов? Или он просто не очень верит в будущую жизнь? «Если я надеюсь на Христа только в этой жизни, то я несчастнейший из смертных», – обращается апостол Павел к таким маловерам.

Что если бы Сергий Радонежский, Стефан Пермский, Андрей Рублев и «иже с ними» исходили из этого страха ошибиться?

Они ведь не имели точных гарантий, что пришествие Христа произойдет именно в 7000 году: ни один из них не говорил, например, что ему явился ангел и подтвердил эту дату, да если и явился бы, то преподобные хорошо знали, что «ангелы» бывают всякие…

Что если бы они «из осторожности» погасили в себе эту надежду, это горение духа, эту «ревность о Боге»?

Может быть, тогда не было бы разочарования и кризиса начала XVI века, но тогда не достало бы и сил и на другое: на Куликовскую битву, на создание Москвы, на рублевскую иконопись, на великий порыв к соборности, до сих пор не иссякший в народной русской душе. Если Господь еще раз пробудит в нас такое горение духа – глядишь, и восстанет из пепла Святая Русь, снова явит творческую мощь, снова  станет «первенствующей в любви» в соборе братских народов!

Апокалиптические ожидания XV века не носили черт фанатизма, страха или духовной истерии. Этот век, проникнутый влиянием Сергия Радонежского, отличается спокойным и мощным вдохновением, соборным творчеством во всех сферах жизни, возрождением исконно христианской и одновременно исконно русской радости бытия.

Истерия и фанатизм в религиозной жизни есть результат индивидуальной или коллективной гордыни. Это есть чудовищная переоценка своей роли, духовная провокация, своего рода «ультиматум» Богу:

«Вот как я в Тебя верю, попробуй обмануть мои ожидания – отомщу Тебе отчаянием и обидой!»

Это одно из искушений, которые Сатана предложил Иисусу:

«Низвергнись вниз, и ангелы Божий подхватят тебя».

Это дух Бар-Кохбы, таборитов и старообрядцев. Это искушение многих «новоначальных» христиан нашего времени.

На  эту Сциллу, как всегда, есть своя Харибда – пассивность, безразличие, неделание в буддийском духе, устранение себя как человеческой личности:

«Меня нет, я ни за что не отвечаю, пусть Бог делает что хочет».

Разве это достойный ответ на призыв Божий:

«Сын Мой, дай Мне твое сердце»?

Виктор Михайлович Васнецов. Радость праведных о Господе. Триптих, Преддверие Рая (левая часть). Эскиз росписи для Владимирского собора в Киеве

Разве отказ от ответственности – не есть та же самая духовная провокация?

Апокалипсис предъявляет максимальные требования к человеку. Глубокое трезвение, внутренняя собранность, единство ума и сердца, постоянное «хождение перед Богом», призывание Его в «храмину» души и тела – этот тип личности, воспитанный византийским православным гуманизмом и пустивший корни на Руси в эпоху Сергия Радонежского, оказался способен к максимальному раскрытию творческих потенций человека в критические моменты истории.

Именно в экстремальных «пограничных» ситуациях выявляется все превосходство этого  религиозно-культурного типа личности.

И это особенно актуально в  апокалиптическую эпоху, которая, по многим признакам, уже не за горами.

  Л.Л. Лебедев (Лев Регельсон)

На анонсе: Сергий Радонежский и Андрей Рублев. Картина Ильи Глазунова

Наука и  Религия  1992,  № 1

Источник

Find more like this: АНАЛИТИКА , оптинские старцы