Поместный собор 1917-1918 годов и присяга на верность Государю

28 (15) августа 1917 года открылся Поместный Собор Православной Российской Церкви. Вопрос нарушения присяги государю императору, поднятый на Соборе, так и остался нерешённым…

Вновь мы возвращаемся к русской национальной катастрофе и осмыслению тех событий, что перевернули с ног на голову жизнь огромной страны, занимавшей первое место в мире по темпам своего развития. Эпоха Николая II до сих пор окутана множеством тайн… Эта статья предназначается тем, кому небезразлична отечественная история, особенно эпоха последнего русского Государя, тем, кто осознаёт масштабы и пытается понять причины той трагедии, что постигла некогда великую Державу. 

Как Церковь восприняла события 1917 года? Правда ли, что Николай II не получил ее поддержки? Как быть с присягой Николаю II и со всенародной клятвой на верность Дому Романовых в 1613 году, данными перед Богом? Рассказывает священник Константин Кравцов.

«Свершилась воля Божия. Россия вступила на путь новой государственной жизни», – говорилось в связи с февральским переворотом в Обращении Святейшего Правительствующего Синода ко всем верным чадам Святой Православной Церкви.

Думается, для многих это было ещё большим шоком, чем отречение государя императора. Дело в том, что каждый подданный самодержца всероссийского, достигнув двенадцатилетнего возраста, присягал ему в верности, призывая в свидетели Бога, на кресте и Евангелии. А сами архипастыри, становясь членами Синода, приносили ещё и отдельную присягу, где, в частности, были такие слова:

«Клянуся Всемогущим Богом, что хощу и должен есмь моему природному и истинному Царю и Государю Николаю Александровичу, Всероссийскому Самодержцу и прочая… верным, добрым и послушным рабом и подданным быть. И все к высокому Его Царского Величества Самодержавству, силе и власти принадлежащия права, и прерогативы узаконенные и впредь узаконяемые по крайнему разумению, силе и возможности предостерегать, и оборонять, и в том живота своего в потребном случае не щадить».

Согласно этому обещанию, архиереи в дни явной измены (солдатского бунта во время войны, возглавленного Государственной Думой) были обязаны, не щадя живота своего, выступить на защиту самодержавия. По крайней мере – осудить начавшийся мятеж и хотя бы призвать православных если уж не противодействовать ему всеми силами – согласно аналогичной клятве на верность государю всех его подданных, – то не участвовать в нём. Что, к слову сказать, и сделала Российская католическая церковь.

Но в Синоде в февральские краснознамённые дни, по словам протопресвитера армии и флота Г. Шавельского, «царил покой кладбища». Просьба товарища (заместителя) обер-прокурора Синода князя Николая Жевахова о необходимости поддержать государя, обратиться к народу с «вразумляющим, грозным предупреждением Церкви, влекущим в случае ослушания церковную кару», предупреждении, которое следовало бы зачитать с амвонов и расклеить по городу, была проигнорирована. Как и телеграммы с той же просьбой от чиновников, общественных организаций и просто православных людей. Не нашло отклика и аналогичное предложение обер-прокурора Н.П. Раева осудить революционное движение. В своём обращении к Синоду Раев подчёркивал, что те, кто требует свержения царя, «состоят из изменников, начиная с членов Государственной Думы и кончая рабочими». На что услышал в ответ, что, мол, ещё неизвестно, откуда идёт измена – сверху или снизу.

Получается, что принесённая клятва была пустой формальностью. Но такова ли она в глазах Того, Чьим именем клялись архипастыри?

«Исповедую же с клятвою крайнего Судию Духовныя сея Коллегии, быти Самого Всероссийскаго Монарха, Государя нашего Всемилостивейшего. Клянуся и еще Всевидящим Богом, что вся сия, мною ныне обещаваемая, не инако толкую во уме моем, яко провещаваю устнами моими, но в той силе и разуме, яковую силу и разум написанные зде слова чтущим и слышащим являют. Утверждаю клятвою моею, буди мне Сердцевидец Бог, обещания моего Свидетель, яко не ложное есть. Аще же есть ложное и не по совести моей, буди мне тот же Правосудный отмститель. В заключение же сея моея клятвы, целую Слова и Крест Спасителя моего».

Итак, сами клянущиеся призывали отмщение на свои головы в случае измены Помазаннику, служение которому, согласно Своду законов Российской империи, было религиозным долгом («повиноваться верховной его власти не только за страх, но и за совесть, Сам Бог повелевает»). Единственным, что могло освободить от этой присяги, было отпадение его от Православия, хранителем догматов которого он являлся согласно тому же Своду законов.

Но, кроме законов империи, есть церковные каноны. Так вот, по канонам, за клятвопреступление священнослужители извергаются из сана (25 правило св. Апостолов), а миряне отлучаются от Церкви на десять лет (65-е правило св. Василия Великого). Может, архиереи были не в курсе? Но даже если так, незнание закона, как мы знаем, не освобождает от ответственности. Как и незнание Закона Божия, что вообще-то должен быть написан кроме того, что на бумаге, ещё и на скрижалях сердца каждого верующего. Обязанность же быть верным царю даже до смерти обосновывалась тем, что, согласно святителю Димитрию Ростовскому, «лицо и сан Царя христианского на земле есть живой образ и подобие Христа Царя, живущего на небесах. Ибо, как человек душой своей есть образ Божий и подобие, так Помазанник Божий саном своим царским есть образ и подобие Христа Господа».

Именно таким он на Руси и воспринимался. Хорошо это или плохо, но вера в Бога у нас неразрывно была связана верностью царю. Что лишний раз подтвердила провокация революционера в рясе, попа Гапона, в 1905 году, когда 150 тысяч забастовавших рабочих направились к Зимнему с ультиматумом, а в случае, если бы он не был принят, планировалось начать революцию. Об этом неоднократно говорил и сам отец Георгий. А вот что говорил рабочий Карелин (впоследствии, при большевиках – партийный функционер) о том, что происходило после того, как войска – после многократных предупреждений – открыли огонь, когда на окраинах уже строились баррикады: «Со страхом шли мы в отделы, а как пришли, убедились, что пришёл конец и царю, и Богу, что нет для рабочих ни Бога, ни царя. В отделах люди, не только молодые, а и верующие прежде старики топтали портреты царя и иконы. И особенно топтали и плевали те, кто прежде в отделах заботился о том, чтобы пред иконами постоянно лампадки горели, масла в них подливали, лампадочники и те веру в царя и Бога потеряли».

Понятно, что настоящей, осмысленной веры у «лампадочников» не было – её заменяло суеверие, но случай показательный: если царь плохой, то и Бога нет, а значит – по Достоевскому – всё позволено. Апофеоз этой вседозволенности и есть массовое беснование, известное как революция. И вдруг оказывается, что она совершилась по Божьей воле, и это сказано не кем-то, не где-нибудь, а в официальном обращении Церкви – обращении собрания её архипастырей к их всероссийской пастве!

Атеисты, должно быть, лишь посмеивались, как и те, кому всё равно, но верующие всерьёз, думаю, были в шоке. Даже активно нападавший на Церковь и христианство Василий Розанов и тот пришёл в ужас.

«Русь слиняла в два дня. Самое большее – в три, – писал он в “Апокалипсисе нашего времени”. – Рушилось всё, разом, царство и церковь. Попам лишь непонятно, что церковь разбилась ещё ужаснее, чем царство… Раньше их было “32 иерея” с желанием “свободной церкви”, “на канонах поставленной”. Но теперь все 33333… 2…2…2…2 иерея и подиерея и сверхиерея… стали вопиять, глаголать и сочинять, что “церковь Христова и всегда была, в сущности, социалистической” и что особенно она уж никогда не была монархической, а вот только Пётр Великий “принудил нас лгать”».

Бедняжки лгали, целуя при этом крест и Евангелие, и вот наконец-то «проклятый царизм» рухнул, и следует присягнуть красному знамени революции, что и было сделано, – на том же кресте и Евангелии. Присягнуть Временному правительству обязывались и все православные «свободной России».

А вот что читаем в Обращении Поместного Собора Православной Российской Церкви к архипастырям и пастырям и всем верным чадам Российской Православной Церкви от 26 апреля 1917 года: «Происшедший у нас государственный переворот, в корне изменивший нашу общественную и государственную жизнь, обеспечил и Церкви возможность и право свободного устроения. Заветная мечта русских православных людей теперь стала осуществимой». То есть государственный переворот (!) был, оказывается, заветной мечтой русских православных людей. Но догадывались ли об этом сами православные русские люди? Думаю – едва ли. Во всяком случае, многие недоумевали и просили тот же Собор разрешить их недоумение.

Как быть с присягой Николаю II и как быть с всенародной клятвой на верность Дому Романовых в 1613 году, данными перед Богом? Или ничего не значат ни та, ни другая, а Богу угодна лишь клятва Временному правительству, состоящему из масонов и государственных преступников? К тому же абсолютно не способного управлять страной, приведших её за полгода к политическому банкротству, развалу армии и вообще – полнейшей разрухе? И плюс к тому – всё время менявшему свой состав?

Письма с неудобными вопросами на Соборе не зачитывались, ответов на них не давали. Ход был дан лишь одному письму, вынесенному на соборное обсуждение архиепископом Тверским Серафимом (Чичаговым), будущим священномучеником, которому оно и было адресовано, будучи вместе с тем адресовано и Поместному Собору. «Высокопреосвященнейший Владыко, прошу Вашего Святительского благословения для передачи сего послания Святейшему Всероссийскому Собору» – так начиналось письмо крестьянина Тверской губернии М.Е. Никонова. «Нам думается, – писал он, – что Святейший Синод сделал непоправимую ошибку, что преосвященные пошли навстречу революции. Неведомо нам сей причины. Страха ли ради иудейска? Или по влечению своего сердца, или по каким-либо уважительным причинам, но всё-таки поступок их в верующих произвёл великий соблазн, и не только в православных, но даже в среде старообрядцев. Простите меня, что коснулся сего вопроса – не наше дело о том обсуждать: это дело Собора, я только поставил на вид народное суждение. В среде народа такие речи, что якобы поступком Синода многие здравомыслящие люди введены в заблуждение, а также многие и в среде духовенства. […] Православный русский народ уверен, что Святейший Собор в интересах Святой Матери нашей Церкви, отечества и Батюшки Царя, самозванцев и всех изменников, поругавшихся над присягой, предаст анафеме и проклятию с их сатанинской идеей революции. И Святейший Собор укажет своей пастве, кто должен взять кормило правления в великом Государстве. […] Не простая же комедия совершаемый акт Священного Коронования и помазания Святым миром царей наших в Успенском Соборе [Московского Кремля], принимавших от Бога власть управлять народом и Тому Единому отдавать ответ, но никак не конституции или какому-то парламенту».

Говорят, глас народа – глас Божий. Разумеется, если это глас верующего народа. От лица таких простых верующих и писалось полученное владыкой Серафимом письмо: «Всё вышеизложенное, что здесь написал, не моё только личное сочинение, но голос православно-русского народа, стомиллионной деревенской России, в среде которого нахожусь я».

Соборный совет, куда было передано письмо, препроводил его в отдел «О церковной дисциплине», при котором было создан подотдел, в чью первоочередную задачу и вошло обсуждение вопроса «О присяге Правительству вообще и бывшему Императору Николаю II в частности».

Окончательного соборного ответа – ответа от полноты Церкви – в результате шести заседаний по этому вопросу так и не было дано ни тогда, ни после. Мнения разделились, но анализировать их здесь нет возможности. Скажу лишь, что, кроме письма тверского крестьянина, были и другие письма – аналогичные, некоторые из которых были зачитаны в докладе священника Василия Беляева из Калужской епархии.

«Революцией вызваны такие явления, которые, оставаясь в плоскости церковно-гражданской, крайне смущают совесть верующих, – говорил докладчик. – К таким явлениям в первую очередь нужно отнести присягу на верноподданство бывшему императору Николаю II. Что этот вопрос действительно волнует совесть верующих и ставит в тяжёлое положение пастырей, видно хотя бы из следующих фактов. К пишущему эти строки в первой половине марта месяца обратилась одна из учительниц земских школ с требованием категорического ответа на вопрос, свободна ли она от присяги, данной императору Николаю II. Если не свободна, то просит освободить с тем, чтобы ей была дана возможность с спокойной совестью работать в новой России.

В мае месяце пишущий эти строки имел публичный разговор с одним из старообрядцев, который всех православных называл клятвопреступниками за то, что они, не будучи освобождены от присяги императору Николаю II, признали Временное правительство».

Мысль, как видим, та же, что и у Никонова – и не у него одного. Для Собора, сказал в своём докладе отец Василий, является совершенно необходимым для православно-христианского сознания решить вопросы:

1. Допустима ли присяга вообще в верности правителям?
2. Если допустима, то безгранично ли действие присяги?
3. Если действие присяги не безгранично, то в каких случаях и кем верующие должны быть освобождаемы от клятвы?
4. Акт отречения императора Николая II – достаточный ли повод для православных считать себя свободными от данной присяги?
5. Сами ли православные, каждый в отдельности, в известных случаях считают себя свободными от присяги или же требуется авторитет Церкви?
6. Если требуется авторитет Церкви, то не являемся ли мы клятвопреступниками, как сами себя освободившие от обязательств присяги?
7. И если на нас лежит грех клятвопреступничества, то не должно ли Собору освободить совесть верующих?

Все эти вопросы, однако, повисли в воздухе. Между тем уже шло вовсю не только физическое уничтожение епископов, священников, монахов и мирян, но и сама Церковь в России оказалась безправной, лишённой собственности и юридического лица (согласно инструкциям Совнаркома к декрету об отделении Церкви от государства). Духовенство уже не имело никаких прав на собственное церковное имущество, а тем самым и средств, из-за отсутствия которых заседания Поместного Собора были досрочно закрыты 7 сентября – через два дня после провозглашения большевиками «красного террора».

Массовые расстрелы заложников, бойни в застенках чрезвычаек, война с деревней, создание концлагерей, берущее начало в том же 1918 году, и всё дальнейшее «построение социализма» на лжи, крови и костях вроде бы должны были сделать вопрос о клятвопреступлении (в том числе и Синода) в марте 17-го неактуальным. Но может ли быть неактуальным вопрос нашей совести? Измена в лице царя Богу – преступление, не имеющее срока давности. И последствия его не могут не сказываться до тех пор, пока не произойдёт переоценки ценностей – перемены ума, или, по-русски, покаяния.

К слову, важность церковной оценки происшедшего в феврале-марте 17-го понимал и архиепископ (в будущем Патриарх Московский и всея Руси) Сергий (Страгородский). В своей «Записке» от 20 декабря 1924 года «Православная Русская Церковь и Советская власть (к созыву Поместного Собора Православной Российской Церкви)» он писал: «Соборные рассуждения… мне думается, непременно должны коснуться и того чрезвычайно важного для верующих факта, что огромное большинство теперешних граждан СССР православно-верующих связано было присягой на верность царственному тогда императору и его наследнику. Для неверующего, конечно, в этом нет никакого вопроса, но верующий не может (да и не должен) к этому так легко относиться. Клятва именем Божиим для нас есть величайшее обязательство, какое только мы можем взять на себя. <…> Много верующих душ, может быть, и теперь мучительно недоумевают пред вопросом, как им теперь быть с присягой. Многие, принуждённые в силу обстоятельств служить в Красной Армии или вообще на советской службе, может быть, переживают весьма трагическую раздвоенность [между] своим теперешним гражданским долгом и прежде данной присягой. Может быть, немало и таких, что из одной необходимости нарушить присягу, потом и махнули рукой на веру. Очевидно, наш Собор не исполнил бы своего пастырского долга, если бы обошёл молчанием вопросы о присяге, предоставив верующим самим, кто как знает, разбираться в нём».

Этот пастырский долг не исполнен по сию пору. Но, может быть, столетняя годовщина катастрофы 1917 года и убийства Царской Семьи снова заставят обратиться к этому так и не решённому вопросу?

Священник Константин КРАВЦОВ

На анонсе: Открытие Поместного Собора. Москва. Кремль. 15 августа 1917 года

Источник
.

.
Профессор кафедры отечественной истории новейшего времени РГГУ Михаил Бабкин рассказывает о том, как совершалось предательство помазанника в 1917 собором архиереев, упразднивших любое упоминание о царе и монархии как Богом данной власти. 

Действия высшей церковной иерархии в период февральско-мартовских событий 1917 г. оказали заметное влияние на общественно-политическую жизнь страны. Они послужили одной из причин «безмолвного» исчезновения с российской политической сцены правых партий, православно-монархическая идеология которых с первых чисел марта 1917 г. фактически лишилась поддержки со стороны официальной церкви. Последствия этого и по сей день мы ощущаем на себе…

Смотрите также:

Архивно-исторический проект 
«ДОКУМЕНТЫ ПО ИСТОРИИ УБИЙСТВА ЦАРСКОЙ СЕМЬИ»

Find more like this: АНАЛИТИКА