Предлагаем Вашему вниманию беседу священника Александра Ермолина со знаменитым российским художником и иконописцем Александром Простевым, который является современным реаниматором такого направления русской живописи как лубок...
— Александр, расскажите о своем пути в иконопись. Как пришли к этому, несколько слов об истории прихода в Церковь.
– Было время, когда я смотрел на икону и не видел её. Со временем, когда пелена упала с глаз, я был покорён красотой древнерусской иконы – чистотой цвета, линии, гениальной простотой, и всем тем, что называется «живописью исихазма». Мне всегда хотелось изображать самое главное. В иконе всё это есть. Писать икону – это радость. Как при этом оказаться вне Церкви? Просто невозможно. И уже затем я стал вникать во всё другое, что есть Церковь. Но сначала была красота древнерусской иконы как косвенное доказательство бытия Божьего.
— Что для Вас значит быть иконописцем?
– Иконопись – это форма служения Богу, вид молитвы. Если, по какой-то причине, я долго не пишу икону, то возникает чувство внутренней дисгармонии. За те несколько десятилетий, что занимаюсь иконописью, это стало формой бытия. Так и должно быть. Если ты сможешь бросить иконопись, то это значит, что иконописцем ты не был. Просто тебе померещилось, что ты иконописец. Кстати, это верно не только в отношении иконописца.
— Современный иконописец: кто он? В чём разница и что общего между современными иконописцами и, например, иконописцами прошлого?
– Это очень интересный вопрос, на который трудно дать короткий ответ, т.к. он должен рассматриваться ещё и с точки зрения искусствоведения. И современная, и древняя иконопись – это, повторюсь, форма служения Богу. Это – то общее, что есть между современным иконописцем и иконописцем прошлого. Иконопись – это «умозрение в красках», и она включает в себя две составляющие – богословскую и изобразительные средства живописи: колорит, линия, композиция и т.п. Иными словами, древнерусский иконописец – это ещё и древнерусский живописец, создатель древнерусской живописи.
В этой области он был, если можно так выразиться, новатором, первооткрывателем, создателем шедевров мировой живописи. Древнего иконописца отличает творческая дерзновенность. В этом смысле современный иконописец занимается чем-то вроде мумификации всего лучшего, что нам досталось от древних мастеров.
При этом не будем забывать, что новаторство и открытия в области изобразительных средств – это не цель иконописи. Мы ценим икону не потому, что это шедевр. Икона – это часть литургического пространства. Но если икона ещё и шедевр – это значит, что она достигла всесторонней полноты.
Как Вы работаете над своими произведениями? Как рождается идея?
– Тут есть то, что одному Богу понятно. Для меня иконопись – это центр, вокруг которого на орбите вращается моя живопись. И, скорее всего, иконопись влияет на живопись, а не наоборот. Если говорить о работе над иконой, то, если я выполняю заказ, должен прислушиваться к заказчику, а не читать ему, священнику, лекцию о том, что такое «подлинная икона», и чем она отличается от пресловутого «фряжского» письма.
Когда взгляд заказчика и иконописца на икону совпадает, то это для меня радостное событие. Но есть иконы, которые я пишу сам для себя, которые очень хочется написать. Читаешь жития святых, и понимаешь, что это неисчерпаемый источник вдохновения. Например, в «Иконописном подлиннике» прочитал такие строки о прп. Ионе и Вассиане Пертоменских и Соловецких Чудотворцах: «На монастыре в гробнице (зри) между ними велико древо именуемо рябина стоит». Мне понравилась эта строка, подсказывающая изобразительный образ, и я написал икону. Её мне никто не заказывал.
— Расскажите немного о своих живописных сериях.
– Иконопись и живопись у меня дружат друг с другом. Взяв за основу иконописный принцип изображения жития святого в клеймах, стал писать серии живописных картин из жизни святого от его детских лет до блаженной кончины. Это позволяет создать художественный образ не только самого святого, но и образ его Жития. Так появились серии о прп. Сергии Радонежском, свв. Петре и Февронии Муромских и Ксении Петербургской. Эти картины я называю «акафистами в красках». Ну, а смысл акафиста – понятен.
Есть у меня ещё серия картин «Свете Светлый». Ещё я их называю «Картинки из глубинки». Глубинкой у нас обычно называют провинцию.
Тут много того, что для меня связано с детством.
Смотрите также:
Зачем Богу ангелы
А детство – это уже глубинка души, со своим мироощущением, которое на самом деле никуда не уходит; оно просто с годами оказывается завалено нашим «взрослым» житейским хламом.
Ещё в некоторых (но не во всех) моих картинках ощущается влияние русского лубка 19 века, в котором есть религиозная составляющая, т.к. в каком-то смысле лубок вырастает из иконописи; не удивительно, что именно иконописцы были первыми создателями лубка. Вся эта моя живопись оформилась в три художественных альбома под серией «Образ и слово».
Надеюсь, удастся издать и четвёртый альбом, посвящённый Ксении Петербургской.
— Александр, Ваши пожелания читателям.
– Любите, изучайте, проникайтесь древнерусской иконой. Это наше национальное сокровище удивительной красоты и широчайшего диапазона – в ней есть и высокое богословие, и живопись мирового уровня, и детская чистота, и простота божественная. И в ней есть та самая «красота, которая спасет мир».
Священник Александр ЕРМОЛИН
Смотрите также:
Можно ли «намолить» икону? Рассуждения иконописца
Пророчества древнерусских икон. Архангел Михаил и рублевская Троица
Семь главных правил чтения икон
Find more like this: АНАЛИТИКА
