13.12.2013
«Ликвидация кулачества как класса», «сплошная коллективизация крестьянских хозяйств» – под этими лозунгами разворачивалась страшная драма советской истории, ставшая подлинной катастрофой для русского народа.
Политика коммунистического режима в деревне, поставившая крестьянство на грань вымирания, энергично проводилась с конца 1920-х гг. и своими пагубными последствиями представляла собой явление того же порядка, что и другие примеры массового истребления людей в XX столетии – геноцид армян турками; Нанкинская резня; ужасы правления «красных кхмеров» в Камбодже…
Известный писатель Александр Солженицын справедливо назвал раскулачивание этнической катастрофой. В отличие от прочих карательно-террористических мероприятий советского государства, когда репрессировали одного или нескольких членов семьи, «здесь сразу выжигали только гнездами, брали только семьями и даже ревниво следили, чтобы никто из детей четырнадцати, десяти или шести лет не отбился бы в сторону: все наподскреб должны были идти в одно место, на одно общее уничтожение. <…> Как озверев, потеряв всякое представление о «человечестве», потеряв людские понятия, набранные за тысячелетия, – лучших хлеборобов стали схватывать вместе с семьями и безо всякого имущества, голыми, выбрасывать в северное безлюдье, в тундру и тайгу». (Солженицын А.И. Архипелаг ГУЛАГ, 1918-1956: опыт художественного исследования. Ч.I // Архипелаг ГУЛАГ, 1918-1956: опыт художественного исследования. Ч.I-II. — Екатеринбург: У-Фактория, 2008. – с.64-65).
То, что в процессе коллективизации прямые убийства не декларировались, а главными причинами смертности были бесчеловечные условия транспортировки «кулаков» к месту ссылки и жизни на спецпоселении, принципиально ничего не меняет.
Но, несмотря на всю очевидность, это и другие преступления советского коммунизма в России до настоящего времени не получили однозначной оценки. Пепел погибших не стучит в сердца первых лиц государства. Напротив, то там, то здесь с поразительной регулярностью раздаются хвалебные отзывы в адрес большевистской системы. Прилавки книжных магазинов, телеэкраны, страницы электронных и печатных изданий заполнены творениями красных апологетов.
Подменяя собой реальные факты, эти осовремененные, но всё же столь избитые штампы успешно формируют в сознании зрителей положительный образ советского строя. Естественно, при данном подходе такие злодеяния ленинско-сталинского режима как массовые репрессии, коллективизация, искусственный голод – самое меньшее затушевываются, самое большее – отрицаются или оправдываются.
В связи с вышесказанным трудно переоценить актуальность серьёзных научных исследований, основанных на документах и архивных фондах, а не на пропагандистской лжи.
Примером столь обстоятельной и вдумчивой работы служит выпущенная в 2012 г. московским издательством «МАКС-Пресс» монография кандидата исторических наук, доцента кафедры истории России новейшего времени Историко-архивного института РГГУ, доцента кафедры экономической методологии и истории экономического факультета НИУ ВШЭ, члена Союза краеведов России, Алексея Александровича Ракова – «Социально-экономические аспекты «раскулачивания» крестьян Южного Урала (1930-1934 гг.)».
Опираясь на данные региональных, местных и центральных архивов, статьи, монографии, сборники документов, автор описывает специфику процесса коллективизации на Южном Урале, показывая наглядно, кем были в действительности раскулаченные крестьяне. Книга состоит из введения, трёх глав, каждая из которых разбита на два подраздела, а также заключения, списка источников и литературы, 11-ти приложений и списка сокращений.
Содержание первой главы «»Раскулаченные» и «раскулачивание» на Южном Урале: источниковедческие и методические аспекты исследования» представляет собой развернутую характеристику разных групп источников, причем отдельно рассмотрены материалы, послужившие для формирования электронной базы данных «»Раскулаченные» крестьяне Южного Урала (1930-1934 гг.)» (БД «РКЮУ»). Последняя является одним из безусловных нововведений, используемых автором в качестве инструмента для реконструкции социального портрета раскулаченных. Данная информационная база основана, прежде всего, на содержании фондов местных архивов, подавляющее большинство материалов которых вводится в научный оборот впервые.
В процессе изысканий автор выявил информацию на 1024 «кулацкие» семьи.
Таким образом, указывается в монографии, сформированная база данных стала «инструментом анализа обобщенных характеристик «раскулаченного» двора и последующей реконструкции социального портрета «раскулаченных» крестьян Южного Урала, а также посредством запросов может быть использована в качестве справочника по данным, касающимся «раскулаченных» крестьян Южного Урала в 1930-1934 гг.»
В главе II «История «раскулачивания» на Южном Урале» показаны социально-политическая ситуация в стране накануне сталинской антикрестьянской кампании и особенности её проведения в указанном регионе. Большое внимание при этом уделено определению границ Южного Урала, так как в рассматриваемый период отсутствовали чёткие критерии для районирования.
Характеризуя ход коллективизации в СССР и в данном отдельно взятом районе, автор справедливо указывает на то, что «власти в немалой мере способствовали обострению отношений между жителями деревни, созданию атмосферы вражды и злобы, предоставляли возможности свести личные счеты». Так, тому, кто сообщал о сокрытии «кулаками» зерна, выделялось 25% от конфискованного. Крестьяне, своевременно не сдававшие хлеб государству по твердым ценам, подвергались не только экономическому, но и общественному бойкоту. Известны случаи исключения детей «провинившихся» перед властью крестьян из школ, отказа в ветеринарной и медицинской помощи.
В дальнейшем нажим государства на деревню все больше усиливался.
По данным, приводимым в работе, только за первые три месяца 1930 г. на Урале произошло 52 коллективных выступления крестьян на почве недовольства мероприятиями государственных органов. В результате всех мер принуждения в феврале 1930 г. в различных округах Уральской области было коллективизировано 60-72% дворов.
В этой атмосфере официальные документы и пропаганда снова начинают активно использовать термин «кулак». При этом, отмечает автор, «собственно «кулаки» как богатые крестьяне, эксплуатировавшие своих односельчан и настроенные против советской власти, были уничтожены еще в 1918 г., но ярлык «кулака» с дальним прицелом был перенесён и на середняков 1930-х гг., которые и стали «новыми кулаками» для советской власти. Таким образом, мы имеем дело с лингвистическим феноменом экстраполяции или подмены понятий, когда название уже несуществующей группы населения было конъюнктурно перенесено на хронологически не относившуюся к ней другую группу, не обладавшую исходными признаками».
Как следствие, в процессе проведения коллективизации чекисты и партийно-советский актив толковали термин «кулак» весьма широко, и относили крестьян к этой категории не по экономическим признакам, а по политической неблагонадежности.
На конкретных примерах А.А. Раков показывает, как в числе раскулаченных оказывались обычные сельские труженики, а прошлом непродолжительное время служившие в Белой армии либо замеченные в антисоветских высказываниях. Немало этих людей стали жертвами наветов односельчан.
Имущество у «кулаков» описывали и конфисковали. При этом его стоимость иногда занижалась в 2-3 раза. Так, вместо положенных 65-70 рублей за лошадь часто давали только 50. В ходе изъятия со стороны активистов имели место многочисленные случаи мародерства. Выселяя крестьян, агенты советской власти не брезговали поживиться домашней утварью и предметами личного обращения: одеждой, полотенцами, часами, посудой.
Сторонниками такого образа действий были не только сельские «активисты», но и военнослужащие РККА, принимавшие практическое участие в раскулачивании и делавшие это без ведома вышестоящих начальников и не всегда вовремя информировавшие их о своих действиях.
Показателен и общий культурный уровень лиц, которые проводили в жизнь партийные директивы. Многие из них были неграмотными. Так, один из местных функционеров с трудом подписывал протокол заседания избирательной комиссии печатными буквами. Можно констатировать, заключает автор, что судьбы российского крестьянства вершили те, «кто до прихода советской власти в глазах односельчан ничего собой не представляли, и даже подписываться умели далеко не всегда».
От раскулачивания крестьян не спасало даже лояльное отношение к большевистскому строю в годы Гражданской войны и активное участие в боевых действиях на стороне красных.
Так, некто Г.П. Анисимов из Бедярышинского сельсовета Катавского района Златоустовского округа «во время прихода белых скрывал в своем доме красноармейцев и партизан, а также скрывающимся в лесу возил продукты свои собственные», но всё равно был раскулачен. В Тамакульском сельсовете в числе раскулаченных оказался бывший политрук, командир запаса, крестьянин Ачимов.
Вопиющий случай произошел в Долматовском районе, где терроризируемая сельскими «активистами» и доведенная до отчаянья женщина «в невменяемом состоянии зарубила двух своих малолетних детей и нанесла себе семь ран».
Подобных примеров в работе А.А. Ракова приводится множество. В то же время, автор указывает на то, что наряду с жестокостью и произволом в ходе раскулачивания были отмечены и проявления сострадания, в том числе со стороны отдельных советских работников. Многие крестьяне отказывались помогать «активистам» в раскулачивании, иногда открыто выражая своё возмущение. Сочувствие раскулаченным односельчанам выражали даже бывшие красногвардейцы и красные партизаны.
Показательно, что «извращениями» генеральной партийной линии объявлялись не только явные злоупотребления, но, например, честный рассказ о сущности антикрестьянской кампании. Так, к числу «перегибов» отнесли поступок учителя-комсомольца, который на спецпоселении в Магнитогорске на вопрос детей о причине раскулачивания ответил: «Советской власти нужна была рабочая сила, поэтому выслали ваших родителей». Известны факты, когда «кулакам» сочувствовали даже действующие члены партии.
В третьей главе монографии «Реконструкция социального портрета «раскулаченных» крестьян Южного Урала» проанализированы обобщенные характеристики раскулаченного хозяйства и составлен социальный портрет раскулаченных. При этом, раскрывая понятие «социальный портрет», автор определяет его как «набор типологических характеристик «раскулаченных» крестьян – глав семей, включающих как социально-демографические, так и имущественные параметры».
Обобщив и проанализировав имеющиеся в его распоряжении статистические и документальные данные, А.А. Раков приходит к выводу, что «типичный «раскулаченный» глава семьи был крепким домохозяином в возрасте 36-45 лет; на момент «раскулачивания» его семья состояла в среднем из 5,1 чел., из них трудоспособных – 3,0 чел., а нетрудоспособных – 2,1 чел. Этот домохозяин был лишён избирательных прав за эксплуатацию батраков, сельскохозяйственных машин и то, что был «кулаком». «Раскулачен» за то, что эксплуатировал батраков, владел сельскохозяйственными машинами, и собственностью и то, что был «кулаком». Посев в год перед «раскулачиванием» составлял у него 9,9 дес., а количество скота было следующим: лошадей – 3,2. гол., рабочих быков – 0,7 гол., коров – 3,1 гол., МРС (мелкого рогатого скота – Д.С.) – 4,8 гол., овец – 7,2. гол., а свиней – 0,6 гол.»
Таким образом, заключает автор, «фактически советская власть боролась со зрелыми и наиболее предприимчивыми домохозяевами, которые в экономическом отношении составляли основу производящих сил сельского хозяйства, немного окрепшего в годы нэпа. В долгосрочной перспективе эти «раскулаченные» крестьяне могли стать реальной опорой советской власти в деревне, но ввиду необходимости форсированной модернизации, оказались жертвами привыкания к нэпу.
<…>
Как и в целом по стране, на Южном Урале кампания по «раскулачиванию», усиленная голодом 1932-1933 гг., охватила не только богатые крестьянские семьи – их заведомо не хватило бы для выполнения «контрольных цифр», – но и крепкие середняцкие хозяйства, что с одной стороны, нивелировало имущественную дифференциацию крестьянства, подготовив соответствующую почву для функционирования колхозов, а с другой – существенно замедлило темпы роста сельскохозяйственного производства, уничтожив окрепшую во время нэпа предпринимательскую инициативу и существенно поколебав доверие крестьян к власти».
Сделанные автором выводы основаны на строгом научном анализе и являются особенно ценными, показывая со всей очевидностью абсурдность утверждений советских апологетов о «прогрессивности» сталинской политики коллективизации и её положительного значения в общественно-экономической жизни страны.
Дмитрий Соколов
Впервые опубликовано: «Посев», №9 (1632), 2013. – с.41-43
Find more like this: НОВОСТИ
Уведомление: Не стоит село без праведника (ФОТО) | Церковь Успения Богородицы