24 июня — день памяти выдающегося русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева

Сегодня день памяти выдающегося русского писателя Ивана Сергеевича Шмелева, скончавшегося в изгнании в окрестностях Парижа в 1950 г.

Он родился 21 сентября 1873 г в Замоскворечье в купеческой семье. Окончив в 1898 г. юридический факультет Московского университета, Шмелев некоторое время работал помощником присяжного поверенного в Москве, а в 1901-07 гг. – чиновником для особых поручений во Владимире. После Февральской революции 1917 г. писатель работал корреспондентом московской газеты «Русские ведомости» в Сибири.

Творчество И.Шмелёва рождено временем реформ «Александра Миколаевича», вызвавших в город новую социальную силу почвенников-горожан, недавних крестьян, для нужд развития страны — рабочих разных ремёсел, строителей и подрядчиков, купцов и мелких предпринимателей, промышленников, банкиров и общественных деятелей. Уже перед началом войны 1914 года созревал вопрос о созыве Учредительного собрания.

…Нет ничего равного в русской и мировой литературе «Лету Господню». Речь идёт о невиданном и до поры невидимом противостоянии государственному и религиозному нигилизму и культурному декадансу. Его герои — жители Замоскворечья — ремесленники, купцы, подрядчики строительных работ для нужд Москвы и обустройства её сакральной реки — это русский мир труда и молитвы, народных праздничных гуляний и постов, богомолья как своего рода нравственного очищения.

Этот мир рождает из недр полузамкнутого космоса Замоскворечья писателя-реалиста Ивана Шмелёва. Своеобразным талантом он будет противостоять западной болезни в социуме и культуре России. «Что во мне бьётся так, наплывает в глазах туманом? Это — моё, я знаю. И стены, и башни, и соборы… и дымные облачка над ними, и эта моя река, и чёрные полыньи, в воронах, и лошадки, и заречная даль посадов… — были во мне всегда…»

Потаённое чувство особой связи с тем, что мы вкладываем в понятие «Кремль, Москва», — ощущалось и сознательно, и безсознательно нашими знаменитыми и безвестными предками, жителями Замоскворечья: хотя и за Москва-рекой, а вот он, их Кремль! У него на спуске лежит Замоскворечье со своими посадами и храмами, с лентой реки и великим Холмом в головах. Вся топография Замоскворечья и поныне сохраняет постоянство единой доминанты, сквозной линии: Боровицкая башня Кремля — Каменный мост и болото справа — Якиманка — Калужская площадь (ныне Октябрьская) и на ней храм (ныне часовня) Казанской Божией Матери — Большая Калужская улица (ныне начальная часть Ленинского проспекта) — Калужская застава (ныне площадь Гагарина), через которую проходил Камер-Коллежский вал, окружавший Москву заставами.

Здесь, в пространстве от кремлёвских башен у подножия Кремлёвского холма по зареченским далям вплоть до Воробьёвых гор внутри речного полукольца, будут жить и строить жизнь по своему разумению и пониманию земляки и литературные герои многих книг И.С.Шмелёва.

В истории литературы часто прослеживается связь пристрастий и предпочтений в выборе писателями истории происхождения, среды формирования героев и мест их обитания.

Так Иван Шмелёв запечатлел униженную Красную площадь 1918 года: «Новое и чужое, ниоткуда взявшееся, нежданно усевшееся в крови и грохоте… Красная площадь ярмарочно кричала уже вылинявшими красными полотнищами на стенах, обрывками слов о павших во имя неведомого Интернационала. Ещё свежа была память о расстреле Кремля, о крови братьев на его брусчатке… Обычно тихая по утрам, теперь она безшабашно ревела гудками моторов, мчавших кучки неряшливо одетых солдат, с винтовками на бечёвках, в лихо смятых фуражках, и безчисленных представителей новой власти, с новенькими портфелями, уже усвоивших небрежную походку вразвалку прежних господ, но с тревожно-деловыми лицами людей, не уверенных в себе, бросающих вокруг короткие взгляды».

От потрясения Иван Сергеевич некоторое время лишается дара речи — язык не подчиняется. Вместе с женой и сыном Сергеем уезжает в Крым из голодной Москвы.

Пребывание в Крыму 1918— 1922 годов Иван Сергеевич назовёт вечным страданием: «Чёрным, неизбывным — со мной ходит. Не отойдёт до смерти. Пусть и по смерти ходит». Позже писатель заметит, что «слишком был уверен в правде людской…».

Сын писателя, Сергей Шмелёв, студент-юрист Московского университета, собиравшийся пойти по стопам отца в выборе профессии, был мобилизован в царскую армию в 1916 году; в чине подпоручика-артиллериста участвовал в боях на Западном фронте, отравлен газом, получил контузию, был комиссован, вернулся в Москву летом 1918 года и уехал с родителями в Крым. Отсюда был отозван в Добровольческую армию в Туркестан, вернулся, служил в комендатуре при Врангеле. У Сергея шёл процесс в лёгких. Он мечтал вылечиться и вернуться в Москву для продолжения учёбы в университете.

Сын И.С.Шмелева Сергей

4 декабря 1920 года за Сергеем пришли из Особого отдела. Родителей уверили, что их сыну надо только «соблюсти формальность». Растерянные, едва живые от ужаса, они смотрели вслед повозке, увозившей их мальчика вместе с уполномоченным Особого отдела Крыма, вполне приличным с виду военным, несколько раз повторившим Шмелёвым необходимость простой формальной явки и о скором возвращении их сына домой.

Дальше начинается тот ужас, который не поддаётся словесному описанию. Его и представить-то приходится с трудом: полное неведение, что с сыном, к кому обращаться.

10 декабря 1920 года пришло от Сергея письмо из Феодосии, 19 января 1921 года родители получили последнюю открытку, датированную ещё декабрём 27-го числа. 29 декабря 1920 года Сергею вынесли смертный приговор. Ещё месяц держали в подвалах феодосийской ЧК. Выводили партиями на окраину Феодосии ближе к берегу. Сергея расстрелял в конце января помощник начальника Особого отдела Третьей стрелковой дивизии Четвёртой армии Островский.

…Нередко возникает впечатление, что рукой Шмелёва движет странный дар, свойственный глубоким мыслителям, чаще пророкам. Известно письмо Шмелёва Бунину из Берлина о русском народе, который может долго «сжиматься, ходить в лаптях, есть траву…».

В «Солнце мёртвых» и написанном в это же лето 1923 года письме из Грасса Айхенвальду Шмелёв утверждает «постижения совсем другого порядка», надмирную связь последствий революции в России для мира, прежде всего для Европы: «…когда я гляжу теперь на каменные террасы Прованса, засаженные оливками по приказу чуть ли не Юлия Цезаря — они дают урожай только к 130 годам! — когда я смотрю на удивительно покойный уклад жизни людей здешних… я чувствую тревогу… Бродильный грибок повсюду… и всё — трепет и нетерпение. В самой природе как будто идёт брожение… идёт страшная борьба творящего и разрушающего начала, и, отодвинутый усилиями культур давний, изначальный хаос «демона земли» тоскует в порабощении…»

В «Солнце мёртвых» (1923), переведённых тогда же на все европейские языки, есть обращение к «народам гордым»: «Народы гордые! Попустите вы стереть имя отчизны вашей?!. Крепись, старая Англия, и ты, роскошная Франция в мече и шлеме! Крепким щитом укройся и закачайся, Лютеция, корабль пышный! Не затони в зашумевшем море человеческого непотребства! Случиться может… И ты, Лондон Гордый, крестом и огнём храни Вестминстерское своё аббатство! Придёт день туманный — и не узнаешь себя. Много без роду и без креста — жаждут, жаждут… Много рабов готовых. Груды золота по подвалам, и много пустых карманов».

Шмелёв открывает не видимую поверхностным взглядом связь между революцией, ослаблением былой России и предстоящей Второй мировой войной (1938 — 1945) и Европой под общим хозяином — Гитлером: «В мире близится какой-то сдвиг-срыв. Германия уже вышла, и теперь в мире будет твориться решительное. Так жить мир не может, балансируя в неизвестном.

Близится схватка смертная между двумя крайними напряжениями. А демократия — без личности, — конечно, вдребезги разбилась. Личность пропала из мира, и пропала из мира прежнего «европейского» калибра… Идёт казарма со всех концов. Панихида индивидуализму. Наш век закончился. «Увидим небо в алмазах»? О, увидим небо и землю — в дымах…» У Шмелёва растёт уверенность: «…мир нельзя спасти. Он спасается через свои муки-пытки, им же приуготовленные».

Шмелёв поражён бездуховности европейской жизни: «Душа мира отравлена вещами, «умом земным», как бы омефистофелилась, обыкла всё разлагать и тлить, искажать и осмеивать…» Какое «ничтожное дерзание и трусость: верить тому и в то, что могут постигнуть умом… Выше всего поставить… человека. Этим-то и удовлетвориться?! Ну, не велико поле. И незаметно снижаемся, чтобы дойти до… зверя».

Шмелёв горько констатировал, что «почва» не успела вырастить своего Сеятеля. Время жестоко распорядилось судьбой, и «крестьянству» не хватило исторического времени для создания мощного государства национальных «Рябушинских» и «Морозовых».

Иван Шмелёв верил в свой крестьянский народ и не ошибся: о хроническом неблагополучии русской деревни при советской власти пыталась предупредить «деревенская проза», но не была услышана наверху. А ведь это деревня посылала кормильцев на погибель во имя Победы, из последних сил кормила Победу и помогла превозмочь врага. Сама потрясённая до основания всеми бедами, деревня нашла силы в послевоенное лихолетье выпестовать из сокровенных глубин защитников своей Правды. Она послала в город напомнить о своём бедственном положении честное братство крестьянских сынов Василия Белова и Виктора Астафьева, Фёдора Абрамова и Евгения Носова, Василия Шукшина и Валентина Распутина.

Уже тогда, в 60 — 70-е годы, сложилось мнение, что не случайно одновременно и в поддержку им раздалось имя Ивана Шмелёва, открывшего в поздней русской классике нового героя из простонародья. Именно деревенская проза в 60-е годы исподволь возвратила нам своего предшественника, певца родного — Ивана Шмелёва.

Прямая уловка — нынешние «игры» двух полюсов глобального мира, очень богатых его избранников и мира бедных, или, как говорили во времена раннего Шмелёва, «мира обездоленных». Двух сосуществующих полюсов. Общая скудеющая «кормушка-природа» — феномен, вобравший почву, сеятеля и избранников глобального мира.

Когда-то в 1943 году в Париже почвенник И.Шмелёв вглядывался в будущее Родины: «Россия вступает в великую историческую полосу — прославления. Только ка-ко-го?! — мученического или историко-государственного — мирового?! И — как?!.»

Иван Сергеевич Шмелёв тоже оставил нам Тайну, которую надо разгадать.

Галина КУЗНЕЦОВА-ЧАПЧАХОВА
(Из книги «Почвенник Иван Сергеевич Шмелев»)

Источник

Find more like this: НОВОСТИ