Очень серьёзное дело

by on 14.12.2014 » Add more comments.

Пропаганда в наше время (отсчитывая с начала XX века) всегда показывала вещи сильно хуже или много лучше, чем они есть на самом деле. Но её неприятие не должно заключаться в антитезе, противопоставляющей одни облачные замки другим. Реализм и доля иронии будут тут наиболее уместными. Ведь христианство всё же знает, каков этот мир и каким должен быть грядущий.

В двадцатом веке война стала чрезвычайно серьёзным делом. Однако она не всегда была именно такой — вспомнить хотя бы войну за Баварское наследство, прозванную «картофельной войной» потому, что в процессе маневрирования войска вытоптали больше картошки, чем уничтожили друг друга.

Любитель хитроумных манёвров маршал Франции Мориц Саксонский считал сражение уделом посредственностей и полагал, что иногда победа порождает больше проблем, чем решает (как тут не вспомнить занятие Москвы Наполеоном и ожидание им «бояр» с ключами от города). Кураж, блеск, несерьёзность и шутка делали войну не только кровавым, но и героическим приключением с лёгким налётом дурашливости (когда так много мужчин, одетых ярко, как на сельской ярмарке, злоумышляют друг против друга — это само по себе забавно).

Именно оттуда, из «войн джентльменов», пошло крылатое выражение: «Apres vous, messieurs les Angles!» («После вас, господа англичане!»). Напомню эту историю. Как описывает историк Антон Керсновский: «При Фонтенуа (1745 год) шотландцы сблизились на пятьдесят шагов с Французской Гвардией, продолжавшей безмолвно стоять. Лорд Гоу крикнул французскому полковнику: „Прикажите же стрелять“. „После вас, господа англичане!“ — ответил французский командир граф д’Отрош, учтиво отсалютовав шпагой. Залп всем фронтом шотландской бригады положил сотни французов. Это выражение стало нарицательным. Свою роль в истории двух народов эпизод этот сыграл — о нём сто семьдесят лет спустя напомнил Фошу маршал Френч, когда та самая шотландская бригада пожертвовала собой, прикрывая отход французов в критическую минуту под Ипром (в Первую мировую войну — Прим. авт.)».

Пропаганда в наше время (отсчитывая с начала XX века) всегда показывала вещи сильно хуже или много лучше, чем они есть на самом деле. Но её неприятие не должно заключаться в антитезе, противопоставляющей одни облачные замки другим. Реализм и доля иронии будут тут наиболее уместными. Ведь христианство всё же знает, каков этот мир и каким должен быть грядущий.

Девочка и Бука

«Мобилизация сознания», в той или иной степени затронувшая всё русское общество в 1914 году, совершила причудливые изменения в устоявшихся стереотипах восприятия. Наибольшие перемены, конечно, претерпел образ пруссака, «немца-перца-колбасы», который, несмотря на всю учёность («немец обезьяну выдумал» — русская поговорка), был персонажем явно комическим. Вот, например, как пишет Достоевский о квартирной хозяйке семьи Мармеладовых в романе «Преступление и наказание»: «Амалия Ивановна <…> тотчас же заявила, что её „фатер аус Берлин буль ошень, ошень важны шеловек и обе рук по карман ходиль и всё делаль этак: пуф! пуф!“, и, чтобы действительнее представить своего фатера, Амалия Ивановна привскочила со стула, засунула свои обе руки в карманы, надула щёки и стала издавать какие-то неопределённые звуки ртом, похожие на пуф-пуф, при громком хохоте всех жильцов». В начале Первой мировой войны пруссак преображается, на смену сентиментальному доктору «Карлу Карловичу» и алчному «колбаснику» приходит некое нелепое, но жестокое чудище, напоминающее Буку — персонажа детских страшилок. Вот, например, как, по сообщению газеты «Петроградские ведомости» от 20 августа 1914 года, отреагировала на сообщения о зверстве пруссаков маленькая девочка: «На днях в газетной хронике был отмечен следующий печальный факт: девочка, наслушавшись о жестокости немцев, увидела во сне, что попала в руки пруссаков, и в паническом ужасе, воображая, что спасается от преследования неприятеля, не просыпаясь, выбросилась из окна. К счастью, она упала на кучу строительного мусора, и потому не расшиблась насмерть, а лишь отделалась тяжкими ушибами».

В художественных произведениях жуткая Бука также нашла непосредственное воплощение. Так Георгий Иванов кратко описывает содержание многостраничного «военного» романа Фёдора Сологуба, где повествуется о трёх генеральских дочерях-невестах: «Жених одной — прекрасный француз, другой — джентльмен-англичанин, третьей — немец, исчадье ада. Союзные женихи совершают чудеса доблести и благородства, немец насилует детей, взрывает Реймский собор и „коварно“ убивает в бою жениха-француза. Попутно все три сестры ходят босыми ногами по предутренней росе и „видят вещие сны“».

Будто бы поголовно испытываемая всеми российскими обывателями ненависть к «исконному неприятелю-тевтону» часто приобретала гротескные формы, особенно в случае сопряжения со слухами о «внутреннем враге». Лев Тихомиров в своём дневнике за 1915 год пишет: «Вот например болтают бабы, крестьянки, привёзшие на продажу разные продукты. Она громко говорит, что везде во власти изменники. На возражение, что не нужно верить этому вздору, — она говорит: „Какой там вздор, царица чуть не каждый день посылает в Германию поезда с припасами; немцы и кормятся на наш счёт, и побеждают нас“. Напрасны возражения, что это нелепость, и что физически невозможно посылать поезда… Баба отвечает: „Ну уж там они найдут, как посылать“… Как ultimo ratio (последний довод) ей говорят, неужто она, дура, не понимает, что Государь ничего подобного не допустит? Она отвечает: „Что говорить о Царе, его уже давно нет в России“. — „Да куда же он девался?“ — „Известно, в Германию уехал“. — „Да, глупая баба, разве Царь может отдать своё царство немцам?“. — Она с апломбом отвечает: „Да ведь он уехал на время — только переждать войну“…»

Впрочем, «пруссофобия», ставшая одной из видимых причин Февральской революции, быстро сходит на нет. Молодая Советская власть и режим Веймарской республики находят много точек соприкосновения. И мужественный германский коммунист, часто бывший солдат Первой мировой войны (фашисты поначалу были только итальянскими), надолго вытесняет в советском сознании и смешного довоенного Карла Карловича, и злую нелепую Буку с островерхим шишаком на каске.

Очередь за билетами на дно

На самом деле пропаганда ужасов, ставшая столь актуальной в Первую мировую войну, разворачивалась исподволь, постепенно. Поначалу гораздо актуальнее было изобразить своих воинов «храбрыми героями», а противника — незадачливыми слабаками (как на смешных лубках Маяковского и Малевича). Тем более, что кадровые офицеры, воспитанные в рыцарских традициях, придавали некоторую «старосветскость» даже сражениям Первой мировой войны. Например, адмирал Стэрди в письме к капитану 2-го ранга Поххаймеру, старшему из офицеров, выжившему после уничтожения германской эскадры фон Шпее английскими кораблями в 1914 году, отмечал: «Мы очень восхищены хорошей стрельбой обоих ваших кораблей. Мы сожалеем о гибели вашего адмирала и такого большого числа офицеров и матросов. К несчастью, наши две страны находятся в состоянии войны. Офицеры обоих флотов, которые могли считать себя друзьями, обязаны выполнять свой долг перед страной». Поххаймер был не менее вежлив и отметил в ответном письме: «От имени всех наших спасённых офицеров и матросов я благодарю Ваше Превосходительство за ваши добрые слова. Мы сожалеем, как и вы, об имевшей место битве, так как в мирное время мы хорошо узнали английский флот и его офицеров». Любопытную картину общения между послами противоборствующих держав даёт в своих воспоминаниях германский князь Бюлов, с дипломатической миссией посетивший ещё нейтральную Италию: «Когда я вошёл в приёмную министра, я очутился там лицом к лицу с тремя послами Антанты: Баррером, сэром Реннелем Роддом и Крупенским. Их отношение ко мне было характерно для духа их народов. Добрый Крупенский бросился ко мне и стал заверять меня, что его личное чувство дружбы ко мне нисколько не изменилось. Умный и утончённый Родд протянул мне руку и сказал по-английски: „Жму вашу руку и прошу вас передать мои наилучшие пожелания княгине Бюлов“. Из всех троих послов Антанты Камилл Баррер был моим самым старым другом. Но когда он увидел меня, он, с присущим всем французам актёрским талантом, с ужасом посмотрел на меня, затем закрыл глаза руками и отвернулся».

Однако пропаганда ужасов постепенно усиливается, приобретая порой черты гротеска. Так, трагическое событие — уничтожение германской подводной лодкой пасажирского трансатлантического лайнера «Лузитания» в 1915 году — отражается в пропаганде каким-то странным фарсом. В Лондоне были устроены похороны модели несчастного корабля — на катафалке с лошадьми в траурных попонах и манифестацией. Русский художник Животовский изобразил тонущую «Лузитанию», рядом с которой уходят на дно прекрасные женщины, старики и дети, а глубже всех погрузился Лев Толстой — с помощью такой нехитрой аллегории демонстрировалась «смерть гуманизма», попранного германской военщиной. К тому же на картине за трагедией из торпедных аппаратов подводной лодки наблюдал безумный маньяк — кайзер Вильгельм. Как-то мимо общественного мнения прошло то, что германское правительство предупреждало пассажиров кораблей о возможности атак у берегов Англии (соответствующие объявления были напечатаны в американской прессе), а «Лузитания» перевозила военную контрабанду: боеприпасы и канадских резервистов. Сама Германия ответила на взрыв возмущения мировой общественности предельно бестактно: была выпущена памятная медаль некого художника Гетца, на которой билеты пассажирам «Лузитании» продавала Смерть. Тяготение немцев к мрачной кладбищенской эстетике, которая находила своё отражение во множестве произведений: от «Песни о Нибелунгах» до романтизма и экспрессионизма, вообще составляет странную особенность этой нации.

При всей нелепости пропаганды ужасов, всё же стоит отметить, что она показывала довольно высокий моральный и нравственный дух европейского общества: его неспособность мириться с преступлениями, стыдливость перед лицом смерти (отсюда и во многом условное, гротескное изображение трагических событий). Но уже вскоре логика «развития жанра» заставляет перейти от стилизованных «ужасов» к чистой демонстрации насилия, формированию уже не «стилизованного», даже смешного (по аналогии: как в старых фильмах-«ужастиках»), а подлинно звериного, омерзительного образа врага (подобно фильмам типа «Пилы»). «Мобилизация сознания» превращается в «мобилизацию подсознания» — наружу выходят самые отвратительные фобии, находящиеся на дне восприятия. В ход идут образы, о которых писал немецкий исследователь Рудольф Зульцман. «Самой гнусной и одновременно самой действенной ложью оказалось сообщение о том, что немцы перерабатывают трупы солдат, своих и чужих, на стеарин и на корм для свиней. Это сообщение вызвало во всём мире бурю негодования и послужило поводом для вступления Китая в войну на стороне Антанты. <…> Описание того, как кайзер добывает жир из трупов солдат, раздуло пламя ненависти среди американских граждан и среди народов других цивилизованных стран. Совершенно нормальные люди, узнав об этом, сжали кулаки и бросились к ближайшим бюро по вербовке в армию. Теперь им рассказывают, что в действительности они были обмануты и одурачены. Знаменитая история с трупами, которая во время войны довела ненависть народов к Германии до предела, объявлена сейчас английской палатой общин ложью».

Неудивительно, что в итоге пропаганда часто имела обратный эффект. По словам английского писателя Джорджа Оруэлла: «Цена, которую мы заплатили за систематическую ложь в годы Первой мировой войны, выразилась и в чрезмерном германофильстве по её окончании. С 1918 по 1933 год вас освистали бы в любом левом кружке, если бы вы высказались в том духе, что Германия тоже несёт хотя бы долю ответственности за войну. Наслушавшись в те годы столько жёлчных комментариев по поводу Версальского договора, я что-то не вспомню не то что споров, но хотя бы самого вопроса: „А что было бы, если бы победила Германия?“». Ему же принадлежат слова о подмене реальных событий фантомами — подмене, ставшей настолько характерной приметой нашего времени, что сами события предстают исключительно материалом, поводом для художественной интерпретации: «Ещё смолоду я убедился, что нет события, о котором правдиво рассказала бы газета, но лишь в Испании (во время Гражданской войны — Прим. авт.) я впервые наблюдал, как газеты умудряются освещать происходящее так, что их описания не имеют к фактам ни малейшего касательства, — было бы даже лучше, если бы они откровенно врали. Я читал о крупных сражениях, хотя на деле не прозвучало ни выстрела, и не находил ни строки о боях, когда погибали сотни людей. Я читал о трусости полков, которые в действительности проявляли отчаянную храбрость, и о героизме победоносных дивизий, которые находились за километры от передовой, а в Лондоне газеты подхватывали все эти вымыслы, и увлекающиеся интеллектуалы выдумывали глубокомысленные теории, основываясь на событиях, каких никогда не было. В общем, я увидел, как историю пишут, исходя не из того, что происходило, а из того, что должно было происходить согласно различным партийным „доктринам“».

Наш мир

В известном и не очень актуальном сейчас трактате Гуго Гроция «О праве войны и мира» отмечается: «Война рассматривается не как отрицание, а как подтверждение всеобщего состояния мира. Добропорядочный гражданин государства, всецело погружённый „в заботы войны“, не может пребывать в безопасности и вере в Бога, если не будет постоянно иметь в виду мир. В противном случае „звериная сила“, проступающая наружу в борьбе, не будет смягчаться человеколюбием и неминуемо создаст опасность для благополучия государства. Стало быть, окончание войны должно ознаменоваться обеспечением „добросовестности и мира“, которые приведут к прощению злодеяний, возмещению убытков и расходов, что в общем-то не так уж и плохо для христиан, коим Господь даровал Cвой мир». (Александр Михайловский. «О войне и мире».) Начиная с Первой мировой войны, эта грань стирается. Война приобретает постоянный характер: за права народов, победу коммунизма, торжество демократии, рынки, сферы влияния. О каком бы конфликте ни шла речь, мы твёрдо знаем, что «между землёй и небом война». И то, что небо всегда на нашей стороне. Но под всеми этими небесными литаврами и заоблачными салютами хорошо бы поставить маленький камушек — коротенькую цитату из апостола Павла: «Нет лицеприятия у Бога». И опереться на него.

Максим Шмырев

Иллюстрации: патриотические плакаты времен I Мировой войны

Источник

Поделитесь с друзьями:
  • Добавить ВКонтакте заметку об этой странице
  • Мой Мир
  • Facebook
  • Twitter
  • LiveJournal
  • В закладки Google
  • Google Buzz

Find more like this: АНАЛИТИКА

3 Responses to Очень серьёзное дело

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *