Звенела песня казака…

by on 23.09.2017 » Add more comments.

23 сентября — день памяти Николая Туроверова — офицера, казака и донского поэта.

В эмигрантском Париже донской казак со своими щемящими душу стихами о покинутой Отчизне был чрезвычайно популярен. Он был тем, кем были для своих современников Есенин и Высоцкий — настоящим народным поэтом…

«Казачий Есенин»

Чуть более десяти лет назад страна увидела цикл документальных фильмов, снятых известным российским режиссером Никитой Михалковым под общим названием «Русские без России». В каждом из них — портреты самых знаковых персон «белого движения» — Врангеля, Деникина, Колчака. Любопытно, что одна из серий о судьбах эмигрантов «первой войны» почти полностью посвящена судьбе еще одного нашего соотечественника — донского казака и поэта Николая Туроверова.

Имя этого человека многие десятилетия оставалось в забвении. После выхода на экран фильма Михалкова о нем заговорила вся страна. Тем не менее стихи Николая Туроверова так же, как и стихи самого Сергея Есенина, тайно переписывались от руки. А сами казаки — главные почитатели таланта Туроверова — по сей день оспаривают достоверность его пребывания в той или иной станице.

Донской казак в Сорбонне

Родился он в 1899-м — в один год с Владимиром Набоковым и Борхесом. Семнадцати лет от роду был зачислен в лейб-гвардии Атаманский полк, с которым в боях прошел всю Первую мировую войну.

После войны вернулся на родной Дон, встал на сторону Белого движения. И снова война — Гражданская, четырежды был ранен. А дальше его судьба напоминает судьбы тысяч русских казаков и офицеров, вывезенных из Крыма: лагерь на острове Лемнос, Сербия, где он трудился лесорубом и мукомолом, затем Франция. С 1922 года и до самой смерти (1972 год) он прожил в Париже, где в течение 40 лет служил в столичном банке. В столице Франции донской казак по ночам разгружал вагоны, а днем, сменив нагайку на перо, посещал лекции в Сорбонне.

Первый сборник его стихов увидел свет лишь в 1928 году. Во время Второй мировой войны Туроверов сражался в рядах французского Иностранного легиона, которому он потом посвятит стихотворный цикл «Легион».

После возвращения в Париж продолжает активно участвовать в жизни белоэмигрантов-казаков. К чести истинного казака создал музей лейб-гвардии Атаманского полка и даже «Кружок казаков-литераторов», возглавил казачий союз и стал одним из основателей журнала «Родимый Край».

Как и всякий настоящий поэт, он, несомненно, знал о своей высокой миссии:

Мне сам Господь налил чернила

И приказал стихи писать.

Я славил все, что сердцу мило,

Я не боялся умирать…

Стихи Николая Туроверова высоко ценил Иван Бунин…

В кармане казачьей шинели

Интересно, что про вышедшую книгу Николая Туроверова уральские казаки тут же сказали свое «Любо!» А полюбилась она по многими причинам. Издатели позаботились не только о внешней красоте и живописных иллюстрациях, но даже и о таком качестве книги, как удобство чтения и ношения ее с собой. Для этого был выбран формат почти миниатюрного издания: такую книжицу легко можно положить в карман казачьей шинели. Но главное — это, конечно, сами стихи, светлые, чистые, пронзительные…

Составитель книги Ирина Овчинникова отмечает, что предназначена она для работы с кадетами, воспитанниками военно-патриотических клубов, казачьей молодежью для воспитания в них чувства родины — малой и великой. Колоритные и звучные стихи отлично ложатся на детский слух, развивая в юных душах чувство прекрасного. Потомки славного казачества обязательно найдут в стихах Николая Туроверова то бесконечно родное и мудрое, что всегда отличало наших героических дедов и прадедов.

Гайнуллин Марат Шавкатович

Источник

.

Предлагаем Вашему вниманию некоторые стихотворения казачьего поэта Николая Туроверова

 

 Покров    

Эту землю снова и снова
Поливала горячая кровь.
Ты стояла на башне Азова
Меж встречающих смерть казаков.

И на ранней заре, средь тумана,
Как молитва звучали слова:
За Христа, за святого Ивана,
За казачий престол Покрова,

За свободу родную, как ветер,
За простую степную любовь,                                                                                                                                                                             И за всех православных на свете,
И за свой прародительский кров.

Не смолкало церковное пенье;
Бушевал за спиною пожар;
Со стены ты кидала каменья
В недалеких уже янычар

И хлестала кипящей смолою,
Обжигаясь сама и крича…
Дикий ветер гулял над тобою
И по-братски касался плеча:

За святого Ивана, за волю,
За казачью любовь навсегда!..
Отступала, бежала по полю
И тонула на взморье орда.

Точно пьяная ты оглянулась, —
Твой сосед был уродлив и груб;
Но ты смело губами коснулась
Его черных, запекшихся губ.

«Эти дни не могут повторяться…» 

Эти дни не могут повторяться, —
Юность не вернется никогда.
И туманнее и реже снятся
Нам чудесные, жестокие года.

С каждым годом меньше очевидцев
Этих страшных, легендарных дней.
Наше сердце приучилось биться
И спокойнее и глуше и ровней.

Что теперь мы можем и что смеем?
Полюбив спокойную страну,
Незаметно медленно стареем
В европейском ласковом плену.

И растет и ждет ли наша смена,
Чтобы вновь в февральскую пургу
Дети шли в сугробах по колена
Умирать на розовом снегу.

И над одинокими на свете,
С песнями идущими на смерть,
Веял тот же сумасшедший ветер
И темнела сумрачная твердь.

Крым 

Уходили мы из Крыма
Среди дыма и огня,
Я с кормы всё время мимо
В своего стрелял коня.
А он плыл, изнемогая,
За высокою кормой,
Всё не веря, всё не зная,
Что прощается со мной.
Сколько раз одной могилы
Ожидали мы в бою.
Конь всё плыл, теряя силы,
Веря в преданность мою.
Мой денщик стрелял не мимо,
Покраснела чуть вода…
Уходящий берег Крыма
Я запомнил навсегда.

В эту ночь мы ушли от погони 

В эту ночь мы ушли от погони,
Расседлали своих лошадей;
Я лежал на шершавой попоне
Среди спящих усталых людей.
И запомнил, и помню доныне                                                                                                                                                                          Наш последний российский ночлег,
— Эти звёзды приморской пустыни,
Этот синий мерцающий снег.
Стерегло нас последнее горе
После снежных татарских полей —
Ледяное Понтийское море,
Ледяная душа кораблей.
Всё иссякнет — и нежность, и злоба,
Всё забудем, что помнить должны,
И останется с нами до гроба
Только имя забытой страны.

Перекоп. Родному полку 

1

Сильней в стрёменах стыли ноги,
И мёрзла с поводом рука.
Всю ночь шли рысью без дороги
С душой травимого волка.
Искрился лёд отсветом блеска
Коротких вспышек батарей,
И от Днепра до Геническа
Стояло зарево огней.
Кто завтра жребий смертный вынет,
Чей будет труп в снегу лежать?
Молись, молись о дальнем сыне
Перед святой иконой, мать!

2

Нас было мало, слишком мало.
От вражьих толп темнела даль;
Но твёрдым блеском засверкала
Из ножен вынутая сталь.
Последних пламенных порывов
Была исполнена душа,
В железном грохоте разрывов
Вскипали воды Сиваша.
И ждали все, внимая знаку,
И подан был знакомый знак…
Полк шёл в последнюю атаку,
Венчая путь своих атак.

3

Забыть ли, как на снегу сбитом
В последний раз рубил казак,
Как под размашистым копытом
Звенел промёрзлый солончак,
И как минутная победа
Швырнула нас через окоп,
И храп коней, и крик соседа,
И кровью залитый сугроб.
Но нас ли помнила Европа,
И кто в нас верил, кто нас знал,
Когда над валом Перекопа
Орды вставал девятый вал.

4

О милом крае, о родимом
Звенела песня казака,
И гнал, и рвал над белым Крымом
Морозный ветер облака.
Спеши, мой конь, долиной Качи,
Свершай последний переход.
Нет, не один из нас заплачет,
Грузясь на ждущий пароход,
Когда с прощальным поцелуем
Освободим ремни подпруг,
И, злым предчувствием волнуем,
Заржёт печально верный друг.

Новочеркасск (фрагмент поэмы) 

Колокола могильно пели.
В домах прощались, во дворе
Венок плели, кружась, метели
Тебе, мой город на горе.
Теперь один снесёшь ты муки
Под сень соборного креста.
Я помню, помню день разлуки,
В канун Рождения Христа,
И не забуду звон унылый
Среди снегов декабрьских вьюг
И бешеный галоп кобылы,
Меня бросающей на юг.

* * *
Не выдаст моя кобылица,
Не лопнет подпруга седла.
Дымится в Задоньи, курится
Седая февральская мгла.
Встаёт за могилой могила,
Темнеет калмыцкая твердь,
И где-то правее — Корнилов,
В метелях идущий на смерть.
Запомним, запомним до гроба
Жестокую юность свою,
Дымящийся гребень сугроба,
Победу и гибель в бою,
Тоску безысходного гона,
Тревоги в морозных ночах,
Да блеск тускловатый погона
На хрупких, на детских плечах.
Мы отдали всё, что имели,
Тебе, восемнадцатый год,
Твоей азиатской метели
Степной — за Россию — поход.

* * *
Мы шли в сухой и пыльной мгле
По раскалённой крымской глине,
Бахчисарай, как хан в седле,
Дремал в глубокой котловине.

И в этот день в Чуфут-Кале,
Сорвав бессмертники сухие,
Я выцарапал на скале:
Двадцатый год — прощай, Россия.

1914 год 

Казаков казачки проводили,
Казаки простились с Тихим Доном.
Разве мы — их дети — позабыли,
Как гудел набат тревожным звоном?
Казаки скакали, тесно стремя
Прижимая к стремени соседа.
Разве не казалась в это время
Неизбежной близкая победа?
О, незабываемое лето!
Разве не тюрьмой была станица
Для меня и бедных малолеток,
Опоздавших вовремя родиться?

 «Жизнь не проста и не легка…» 

Жизнь не проста и не легка.
За спицею мелькает спица.
Уйти б на юг, и в казака
По-настоящему влюбиться.

Довольно ждать, довольно лгать,
Играть самой с собою в прятки.
Нет, не уйти, а убежать,
Без сожалений и оглядки,

Туда, где весело живут,
Туда, где вольные станицы
И где не вяжут и не ткут
Своих нарядов молодицы;

Где все умеют пить и петь,
Где муж с женой пирует вместе,
Но туго скрученная плеть
Висит на самом видном месте.

Ах Дон, Кубань — Тмутаракань!
А я в снегах здесь погибаю.
Вот Лермонтов воспел Тамань.
А я читаю и мечтаю.

И никуда не убегу…
Твердя стихи о Диком поле.
Что знаю я и что могу,
Живя с рождения в неволе.

И мой недолгий век пройдет
В напрасном ожиданье чуда,
Московский снег, московский лед
Меня не выпустят отсюда.

Снег 

Ты говоришь: — Смотри на снег,
Когда синей он станет к ночи.
Тяжелый путь за прошлый грех
Одним длинней, другим короче;

Но всех роднят напевы вьюг,
Кто в дальних странствиях обижен.
Зимой острее взор и слух
И Русь роднее нам и ближе.

И я смотрю… Темнеет твердь.
Меня с тобой метель сдружила,
Когда на подвиг и на смерть
Нас увлекал в снега Корнилов.

Те дни прошли. Дней новых бег
Из года в год неинтересней,-
Мы той зиме отдали смех,
Отдали молодость и песни.

Но в час глухой я выйду в ночь,
В родную снежную безбрежность —
Разлуку сможет превозмочь
Лишь познающий безнадежность.

 Знамя 

Мне снилось казачье знамя,
Мне снилось — я стал молодым.
Пылали пожары за нами,
Клубился пепел и дым.

Сгорала последняя крыша,
И ветер веял вольней,
Такой же—с времен Тохтамыша,
А, может быть, даже древней.

И знамя средь черного дыма
Сияло своею парчой,
Единственной, неопалимой,
Нетленной в огне купиной.

Звенела новая слава,
Еще неслыханный звон…
И снилась мне переправа
С конями, вплавь, через Дон.

И воды прощальные Дона
Несли по течению нас,
Над нами на стяге иконы,
Иконы — иконостас;

И горький ветер усобиц,
От гари став горячей,
Лики всех Богородиц
Качал на казачьей парче.
1949

Как когда-то над сгубленной Сечью

Как когда-то над сгубленной Сечью
Горевал в своих песнях Тарас, —
Призываю любовь человечью,
Кто теперь погорюет о нас?

Но в разлуке с тобой не прощаюсь,
Мой далекий отеческий дом, —
Перед Господом не постесняюсь
Называться донским казаком.

  Товарищ 

Перегорит костер и перетлеет,
Земле нужна холодная зола.
Уже никто напомнить не посмеет
О страшных днях бессмысленного зла.

Нет, не мученьями, страданьями и кровью
Утратою горчайшей из утрат:
Мы расплатились братскою любовью
С тобой, мой незнакомый брат.

С тобой, мой враг, под кличкою «товарищ»,
Встречались мы, наверное, не раз.
Меня Господь спасал среди пожарищ,
Да и тебя Господь не там ли спас?

Обоих нас блюла рука Господня,
Когда, почуяв смертную тоску,
Я, весь в крови, ронял свои поводья,
А ты, в крови, склонялся на луку.

Тогда с тобой мы что-то проглядели,
Смотри, чтоб нам опять не проглядеть:
Не для того ль мы оба уцелели,
Чтоб вместе за отчизну умереть?

  Отцу Николаю Иванову 

Не георгиевский, а нательный крест,
Медный, на простом гайтане,
Памятью знакомых мест
Никогда напоминать не перестанет;

Но и крест, полученный в бою,
Точно друг и беспокойный, и горячий,
Все твердит, что молодость свою
Я не мог бы начинать иначе.

Казак 

Ты такой ли, как и прежде, богомольный
В чужедальней басурманской стороне?
Так ли дышишь весело и вольно,
Как дышал когда-то на войне?

Не боишься голода и стужи,
Дружишь с нищетою золотой,
С каждым человеком дружишь,
Оказавшимся поблизости с тобой.

Отдаешь последнюю рубаху,
Крест нательный даришь бедняку,
Не колеблясь, не жалея — смаху,
Как и подобает казаку.

Так ли ты пируешь до рассвета,
И в любви такой же озорной,
Разорительный, разбойный, но при этом
Нераздельный, целомудренно скупой.

Равных нет мне в жестоком счастьи 

Равных нет мне в жестоком счастьи:
Я, единственный, званый на пир,
Уцелевший еще участник
Походов, встревоживших мир.

На самой широкой дороге,
Где с морем сливается Дон,
На самом кровавом пороге,
Открытом со всех сторон,

На еще неразрытом кургане,
На древней, как мир, целине, —
Я припомнил все войны и брани,
Отшумевшие в этой стране.

Точно жемчуг в черной оправе,
Будто шелест бурьянов сухих, —
Это память о воинской славе,
О соратниках мертвых моих.

Будто ветер, в ладонях взвесив,
Раскидал по степи семена:
Имена Ты их. Господи, веси —
Я не знаю их имена.

Рисунки Юрия Щетинина 

Поделитесь с друзьями:
  • Добавить ВКонтакте заметку об этой странице
  • Мой Мир
  • Facebook
  • Twitter
  • LiveJournal
  • В закладки Google
  • Google Buzz

Find more like this: АНАЛИТИКА

21 Responses to Звенела песня казака…

Добавить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *